Если бы не Эми…
…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок… Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад… Мяч уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Девочка оглядывается…
— Я… Разрешите?
Интеллигентный господин Мацкевич встает, чуть шаркая, подходит к пульту, что-то говорит оператору. Тот не спорит, переключает тумблер, кивает на черный микрофон.
Господин Мацкевич негромко прокашливается, опирается руками на пульт; я вижу — правая рука телевизионщика движется, чертя странный знак.
— Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем! Правительственные войска уничтожают целые кварталы, убиты тысячи людей. То, что происходит здесь, — акт геноцида, невиданный со времен холокоста. Мы просим помощи! Мы обращаемся к Организации Объединенных Наций, к Совету Безопасности, к правительствам и парламентам, ко всем людям. Все, кто может помочь! Помогите! Помогите! Мы — Город, мы гибнем!..
Голос звучит неожиданно сильно, грозно. И приходит последняя, окончательная ясность. Да, мы Город. Мы хотели здесь жить. И вот мы гибнем, и сделать уже ничего нельзя…
— Всем! Всем! Всем! Всем, кто нас слышит! Мы — Город, мы гибнем! Правительственные войска…
Это уже запись. Господин Мацкевич садится на место, закрывает лицо руками. Бажанов делает знак оператору, тот щелкает тумблером — и динамик глохнет.
Глас вопиющего в пустыне.
Вопиющего — под вакуумными? бомбами.
Эмма! Как она там? Неужели в Штатах тоже решатся на такое?
Плечо Игоря рядом, и это не дает сойти с ума.
— Господа! Рискнул бы предложить… Не уверен, что получится, но в наших условиях…
Слова улыбчивого господина Леля повисают в воздухе. Каких еще тараканов вздумал давить этот штукарь? Но Николай Эдуардович не сдается:
— Боюсь, господа, нас не услышат. А если услышат, то не те, кто сможет реально помочь. Предлагаю сделать наше обращение более, так сказать, адресным…
В его руках появляется ланцет — и знакомый флакон с одеколоном.
— Требуется ваша помощь, господа! Небольшая помощь. Я бы предложил, свои услуги, но у меня, к сожалению, малокровие… ..Внезапно я чувствую омерзение. Малокровный, гад! Капустняк, похоже, тоже страдал малокровием! Жаль, браунинга нет! Разобраться бы напоследок с этим болящим!
— То якщо трэба…
Ефрейтор вздыхает, расстегивает пуговицу на манжете гимнастерки.
Кажется, тараканы произвели на него впечатление.
— Не вздумайте! Нет!
Черный Ворон встает, расправляет закованную во френч грудь:
— Господин… Лель! Вы пользуетесь моментом… Трагическим моментом для своих безответственных, преступных…
— Иероним Павлович! — Улыбка сползает с лица, в глазах Леля — холодный огонь. — Вы прекрасно знаете, что иного выхода нет. К сожалению, тот, кто мог бы нам помочь в этом городе, попросту струсил. У вас никчемный протеже, господин Молитвин! Поэтому мы должны просить тех, у кого не дрогнет рука!
О чем они? Я смотрю на Игоря. Маг слушает, серые глаза смотрят на Ворона.
И вдруг я понимаю.
Тот, кто мог бы нам помочь…
Легат Печати!
— Вы прекрасно знаете, Иероним Павлович, что районы, подобные нашему, могут уцелеть лишь в одном случае. Ваша, с позволения сказать, оборона не рассчитана на прямой бомбовый и ракетный удар. Мы должны просить настоящей помощи.
— Нет!
Худая старческая рука дергает ворот френча. Пуговица не поддается, Молитвин вновь рвет ни в чем не повинное сукно:
— Господа! Нельзя! Та реальность, в которой мы находимся… Она не выдержит! Равновесие уже нарушено! Любой толчок может превратить мир в хаос!
Ему никто не отвечает. На экранах беззвучно вспыхивают черные грибы разрывов…
— Господин Лель! — голос Бажанова звучит устало, но твердо. — Вы уверены, что это нам поможет?
Штукарь-Калиостро улыбается — победно, радостно:
— Поможет! Непременно поможет! И каждая секунда промедления…
— Нет! Нет! Не слушайте его! Молитвин бросается вперед, eго шатает, рука впивается в спинку стула:
— Это будет конец! Конец всему! Неужели вы не понимаете…
Худая, в синих прожилках рука отпускает стул. Нелепая черная фигура медленно сползает на пол.
— Ск-корее! — Игорь вскакивает, кидается к неподвижному телу. — Ему п-плохо! Разве в-вы не видите, ему…
Койки не нашлось. Не нашлось матраца. Ие-ронима Павловича уложили прямо в коридоре на холодный бетонный пол. В неярком белесом свете ламп его лицо казалось высеченным из мрамора.
Словно надгробие.
Кто-то побежал за врачом, я расстегнула ворот старенькой застиранной рубашки.
Поздно…
Тоненькая ниточка пульса еще билась, веки вздрагивали, но я понимала — поздно!
Игорь — тихий, непохожий на себя, — поддерживал голову старика, время от времени проводя над его лбом раскрытой ладонью. Но и Маг был уже не в силах помочь. Внедренный сотрудник Стрела не выполнила приказ. Господин Молитвин Иероним Павлович, Черный Ворон, шаман из шалмана, покидал Прекрасный Новый Мир.
— К-какая жалость! Г-господи, какая жалость… Игорь опустил ладонь, пальцы резко разжались, словно стряхивая невидимые капли. Каменное лицо дрогнуло. Открылись пустые — мертвые — глаза. Дернулись белые губы:
— Али… Алика… Не дайте… убить… Иначе… другой… Дьявол…
— Господин Молитвин! Я наклонилась над ним. Выпрямилась. Взялась за запястье…
— Где больной? Где?
Кто-то в белом халате подбежал, застыл на месте.
Игорь взял меня за руку.
Странно, я никогда не любила этого вздорного, желчного старика. Почему же…
— П-прими, Господи, душу новопреставленного раба Т-твоего…
Голос Игоря заставил прийти в-себя. Вот и все, Иероним Павлович! Вот и к вам слетели проклятые пташечки с колоколенки!
И вам уже не страшен Дьявол, которого вы помянули.
Наверно, тяжело уходить с таким именем на устах!
И снова кровь. На этот раз не на мраморном надгробии.
Темно-красная лужа растекается по пульту, прямо по мигающим лампочкам.
Ефрейтору делают перевязку, накладывают Жгут — неумело, грубо. Наверное, парню больно, во он почему-то улыбается.
Экраны мертвы — кроме одного. И возле него собрались все — Бажанов, интеллигентный господин Мацкевич, лейтенант в штатском, остальные.