– Чего ты ждешь от меня, Даймон? – тихо спросил я. – Я – скромный бес…
– Нет, – ответил он. – Ты – Пустотник.
Я прислушался. К себе.
– Во мне есть многое, – покачал головой я. – Но Зверя во мне нет.
– Это я – Зверь, – сказал Даймон. – А ты – Отшельник. Клановая линия Оити Мураноскэ – Кали Синг – Эдвард Олди – Гохэн Мияги – Саймон Трейтс – Йон Ли – Анжей Вольски. Анжей Вольски – это ты, Марцелл. Может быть, ты – последний Отшельник. Никто другой не справился бы со Зверем. Никто другой не выдержал бы зова Зала Ржавой подписи. Но в то же время ты – бес. Ты хочешь умереть. Это наш единственный шанс.
2
Цель вечная движенья миров вселенной – мы.
В глазу рассудка ясном зрачок мгновенный – мы.
Похож на яркий перстень летящий круг миров.
На перстне этом быстром узор нетленный – мы.
Гиясаддин Абу-л-Фатх Хайям ан-Нишапури
3
…С каждым разом я уходил все глубже и дальше. Те, которые Я – Даймон называл их «перерождениями» – они ссорились, толкались, менялись местами, путая и себя, и меня… Я рождался, болел, дрался, жил, умирал – да, я умирал! – вместо одной, последней личности, отданной за бессмертие, во мне оживали многие, разные – мои… И кружась в их водовороте, я хватался за призывный спасительный шелест Зала Ржавой подписи, выныривал, набирал свежего воздуха и снова уходил в поиск. Все глубже и дальше.
Когда наконец я прорвался, то не сразу понял это. Железная коробка подскочила на ухабе – я сразу вспомнил, что коробку зовут «машина» – руль ударил меня в грудь, ломая ребра, впереди за стеклом мелькнул красный заборчик с изображением землекопа, закричал сидящий рядом мальчишка, и наступила темнота.
Так повторялось много раз. Я чувствовал, что где-то здесь, совсем рядом, есть другой вариант, где руль не крошит кости, где не кричит женщина на заднем сидении, где я успею войти в водителя, успею сказать, помочь… Но машина подпрыгивала на ухабе, и все повторялось снова.
– У тебя комплекс, – сказал однажды Даймон. – Ты слишком хочешь умереть. Собственно, это и делает тебя опасным для Некросферы, но подсознательно ты выбираешь только те варианты реальности своих перерождений, которые заканчиваются гибелью. Когда мы подобрали тебя на плоскогорье Ван-Тхонг…
И он замолчал.
– Знаю, – сказал я, и он вздрогнул. – Я был грязен, безумен, небрит, и в руке у меня была сабля. Я уже вспомнил, Даймон… А вы потом обнаружили тело учителя Ли с отрубленной головой и решили, что его убил я. Кстати, совершенно правильно решили…
– Я не хотел тебе этого говорить, – хрипло сказал Даймон. – Но раз ты сам…
– Я сам. Только Отшельники знают, что когда учитель решает уйти из жизни, то лучший друг или ученик помогает ему. Учитель Ли сделал себе харакири. А я помог ему уйти без мучений. Может быть, я и не был лучшим учеником, но уж во всяком случае – единственным. А теперь давай попробуем еще раз…
И мы попробовали.
Прискакал гонец, привез известия от Кастора об успешных переговорах с Порчеными и переменах в городе. «Потом», – сказал я.
Сообщили о прибытии в Мелх освобожденной лар Леды в сопровождении настороженной Зу Акилы и невесть откуда взявшегося Эль-Зеббии, сияющего и довольного. «Потом», – сказал я.
Передали записку от Фрасимеда. «Нет завтра и вчера – есть сегодня и сейчас».
– Здравствуй, Фрасимед, – сказал я. – Но – потом.
Мы рвались в Отросток. Впервые я понял, что означают жизни Отшельника. Нет, не жизни – жизнь… И железная коробка в седой глуши времен и миров наконец перестала подпрыгивать на ухабе. И мальчишка на сиденьи рядом с водителем болтал без умолку, и женщина сзади листала яркие блестящие страницы, и спал рядом с ней смуглый горбоносый мужчина, похожий на Кастора.
И наконец настал день, когда машина остановилась у красного заборчика с надписью «Объезд», помедлила и стала сворачивать на боковую дорогу. Зал Ржавой подписи возбужденно зашелестел у меня в мозгу, и я понял, почувствовал – вот оно!…
Мы вошли в Отросток.
А мы пошли – за так, за четвертак, за ради Бога,
В обход и напролом,
И просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?!
(Из сохранившегося)
Не везет мне в смерти –
Повезет в любви!…
(Оттуда же)
Из разреза растоптанной нами судьбы
Вырывается рев реактивных турбин…
(из несохранившегося)
…Серая лента шоссе весело неслась нам навстречу, солнце уверенно плавило асфальт, и ветер, врывавшийся в кабину через открытое ветровое стекло, был горячим, терпким, с привкусом пыли, дороги, пожухлых сосен у обочины, выгоревшего блекло-голубого неба… Отпуском пахло, братцы! Причем самым началом отпуска. Мотор нашего «жигуленка» ровно урчал, я мягко выворачивал руль на поворотах, и вообще все вокруг было до неправдоподобности замечательным.
Виталька увлеченно глядел в окно, время от времени поливая редких прохожих из здоровенного водяного пистолета, хотя подобное варварство было ему строго-настрого запрещено. Сомлевший Арсен, свесив голову набок, сопел на заднем сиденьи, а Нина по третьему разу листала глянцевый журнал с недосягаемыми для нас модами. Ничего, до моря уже рукой подать… К вечеру, пожалуй, доберемся. Каких-нибудь пять-шесть часов, и – да здравствуют дикари!
Одинокие дачные домики весело подмигивали из темной зелени садов, смолистые кроны уступали место причудливым живописным оврагам, и я видел, как Виталька провожает их завистливым взглядом – в таких вот урочищах, да с пацанами со двора – и в войну… да, папа?! В городе похожих мест не сыскать… – солнце добросовестно поливало землю своими лучами, и я уже привык к «зеркальным» пятнам на шоссе с висящим над ними маревом, и поэтому не сразу обратил внимание на ЭТО.
Странное туманное образование появилось у поворота дороги. Тоже, вроде бы, марево – но какое-то не такое, да и не над асфальтом, а я сроду не видал, чтобы оно висело над обычной землей. Поначалу оно имело вид почти правильной прозрачной сферы метров четырех в диаметре, удобно устроившейся на лысине банального пригорка. Видение быстро приближалось к нам – вернее, это мы быстро приближались к нему – и по мере сближения туман уплотнялся, сгущался, застывая в самых причудливых формах…
Огромный, четырехметровый, выбеленный солнцем и временем, частично растрескавшийся череп стоял на пригорке и пристально глядел на нас черными провалами глазниц, за которыми почему-то не было задней стенки, а была жуткая бархатная пустота, бесконечность Вселенной, и мне даже почудились россыпи едва различимых искорок – звезды, что ли…