Нечто знакомое почудилось Солли в чертах второго призрака, но они непрерывно расплывались, и Солли никак не мог сосредоточиться, как будто он смотрел на Изменчивого, все время находящегося между двумя обликами…
…Скользящий в сумерках и Изменчивый так и не поняли, заметили их эти двое или нет, но в какое-то мгновенье берег ручья стал пуст и безлюден.
– Мы ушли за ответом, оставляя вопрос за спиной… – пробормотал Солли, становясь человеком и устало опускаясь на землю.
– И вопрос догнал нас, – закончил за него Ярроу. – О небо, спаси глупого человека, которого мы видели у костра…
Сигурду один из призраков тоже показался знакомым. Или просто эти меняющиеся черты лица можно было наполнить любым памятным содержанием? Ярроу боялся признаться в этом даже самому себе.
* * *
На этот раз они обо всем рассказали Пустотнику. А тот ничего не ответил.
И лишь молча указал на тоннель, ведущий в Пенаты Вечных. Впервые Сигурд подумал тогда, что это обмен знанием с двух сторон – они узнают от бесов о рассвете мира, но и сами бесы каким-то своим, тайным, образом узнают от Солли и Сигурда о сумерках. Может, это и объясняло настойчивость Пустотника?… Но Ярроу также показалось, что в глазах Даймона, когда он слушал рассказ о голом незнакомце, мелькнуло странное выражение – боль, радость, сомнение, надежда, боязнь разочарования…
Салар не знал, что такая смесь возможна. Но у Пустотника были уж очень необычные глаза…
Срез памяти
Муаз-Тай. Когда отцы оставляют детей
… – Мелес Бану-Сарзи?
– Здесь…
– Филомен от оазиса Уфр?
– Я…
– Хеопт Сайский?…
Маленькой длиннохвостой обезьянке ардхи было любопытно и страшно одновременно. Страшно – потому что маленькая, а любопытно – потому что все обезьяны породы ардхи любят совать свой длинный хвост куда не следует. За что и страдают.
Обезьянка собралась было откусить кусок от свежесорванного плода дерева сиорр, но передумала, сочтя плод перезрелым, и запустила им в горящий на поляне костер, возмущенно брызнувший искрами и пеплом. Сидевшие вокруг костра крупные бесхвостые обезьяны даже не пошевелились, а тихий монотонный голос продолжал бубнить свое, время от времени прерываясь короткими однозначными репликами.
– Этайр из поймы Оккироэ?
– Я…
– Тиресий Шайнхольмский?
– Есть…
– Кто с побережья Тесс?
– Я, Закинф…
– Телем из Вайнганги?
– Здесь…
Обезьянка очень расстроилась. Она так надеялась, что ее замечательный бросок пробудит у всех интерес к ней, такой невидимой в темноте обезьяне, а вместо этого… Обида и любопытство некоторое время боролись в ее худеньком мохнатом тельце, решая – убежать или остаться, – и все это время ровный поток слов плыл вместе с сизым дымом, клочьями оседая на колючих ветвях кустарника…
– Кастор зу Целль?
– Я…
– Братья Эрль-Кавус от лугов Арродхи?
– Мы тут…
Восемнадцать бесов от восемнадцати крупнейших поселений вокруг Согда и Калорры сидели у костра, горевшего в зарослях Муаз-Тая, на одной из многих полян… Никто другой уже не смог бы добраться сюда живым через леса Оркнейи и Шайнхольма, через пески Карх-Руфи, ставшие ареной упрямой, бесконечной, монотонной и хронической вражды между Девятикратными и Изменчивыми.
За спиной первых были города и люди, за спиной вторых – леса и звери. И в этой войне не могло быть победителей. Потому что каждый считал, что будущее – только за ним, а за всеми остальными – прошлое, и то совсем уж прошлое…
А настоящее никого не интересовало.
– Пустотник Эдгар?
– Я…
– Пустотник Даймон?
– Я…
– Пустотник Кали?
– Здесь…
Девять Пустотников – только Большие Твари – от самых многочисленных группировок Изменчивых тоже были тут. И отблески костра плясали в их немигающих глазах. Они молчали и ждали.
Все знали, что произошло.
Около трех месяцев назад отряд особенно ретивых саларов из поселка на берегу Оккироэ углубился в Шайнхольмский лес и неожиданно обрушился на деревню Изменчивых. Потом трудно было разобраться в происшедшем, но так или иначе – в деревне случайно оказался Пустотник Идас, один из немногих уцелевших после Сифского побоища, которое успело прочно обосноваться в легендах и преданиях.
И он не выдержал. Он разорвал данную некогда клятву, разорвал вместе с половиной саларского отряда, и преследовал беглецов во главе ликующих Изменчивых…
И был встречен главой поселка, манежным бесом Пелидом.
Сам Идас был убит разъяренным Бессмертным, его спутники бежали, а пришедший в себя Пелид в ужасе от содеянного заперся в своем доме и, похоже, впал в помешательство.
Отцы вступились за детей. В первый раз. Но это грозило повториться. И тогда все имели шанс остаться в прошлом, все, кроме бесов, которых ужасала перспектива такого будущего.
Решать надо было в настоящем.
– Мелес Бану-Сарзи?
– Да…
– Филомен от оазиса Уфр?
– Да…
– Хеопт Сайский?
– Да…
Бесы согласились уйти. Их ждали Пенаты Вечных – дальняя, заброшенная штольня в отрогах Ра-Муаз, с капающим с потолка Временем. Рядом с застывшими вечными рабами рудников сядут вечные, прошедшие манежи, бои, славу и последний приговор. Который они вынесли сами себе. Несогласные – уйдут насильно. И лишь предания об Отцах Девятикратных будут передаваться седыми наставниками Скользящих в сумерках…
– Пустотник Эдгар?
– Да.
– Пустотник Даймон?
– Да.
– Пустотник Кали?
– Да…
Пустотники согласились уйти. Навсегда. Пока смерть не придет за последним из них, ни одна живая душа не должна видеть живого Пустотника. И лишь предания об Отцах Изменчивых останутся жить в глубинах древних лесов. Было выбрано место для кладбища и пути изгнания. Всем. И навсегда. Несогласные – умрут сразу.
– Кастор зу Целль?
– Да.
– Братья Эрль-Кавус от лугов Арродхи?
– Да.
– Телем из Вайнганги?
– Да.
– Да…
– Да…
– Да…
– Да…
Отцы уходили. Дети оставались сами. Рассвет закончился.