Истерика кончалась, топливо выгорало подчистую, дотла, угольки души полыхали остаточными язычками, знающими о скорой смерти еще в минуту рождения, а в глазницах Неистовой Зейри уже застывали ледяные призмы, сквозь грани которых просвечивало нехорошее будущее болтливого коллеги, такое нехорошее, такое близкое, такое уже почти не будущее, что Исфизар судорожно попятился, задохнулся, всплеснув руками-крыльями, но, вопреки ожиданиям, не полетел, а уперся спиной в стену.
Этой стены позади него не было и не могло быть.
Живой стены.
— Господин Ташвард… — В голосе госпожи Коушут зазвенела торжествующая сталь, и это затрепанное бездельниками-поэтами сравнение показалось бы нарочитым кому угодно, но не надиму Исфизару и не в этот миг. — Господин гулям-эмир, будьте так любезны проводить моего уважаемого коллегу в учительскую комнату и запереть за ним дверь. Снаружи. Ключи отдадите мне. Почтенный Исфизар не в себе после пережитых потрясений: ему необходим отдых. Длительный отдых. Пока более здравомыслящие люди не разберутся в ситуации и не решат, какие меры надлежит принять в нашем положении. Вы слышите меня, господин Ташвард?
— Я слышу вас, — после длительной паузы ответила стена, твердея и прорастая цепкими пальцами, так что ополоумевший надим даже не стал оборачиваться. Даже думать не стал, почему вышколенный армейской службой гулям-эмир не отрапортовал «так точно», или «слушаюсь», или еще что-нибудь в этом роде, — ведь сказать Неистовой Зейри, что ты ее слушаешь, даже не слушаешь, а только слышишь, равносильно зародышу бунта на корабле… но огонь стал прахом, угольки — золой, а золу развеял ветер.
И все двенадцать домов Зодиака действительно сложились карточными постройками, сминая нимб-фарр и обрушиваясь на мягкое темечко.
Исфизар кулем осел на ступеньки, захрипел, рванув ворот рубашки, боком, по-крабьи сполз ниже и потерял сознание.
«Счастливец», — подумал кто-то из присутствующих.
Кто именно — осталось загадкой.
Самым ужасным в происходящем было то, что, когда бесстрастный Гюрзец и белый как мел Усмар стали поднимать бесчувственного Исфизара, мосластый палец Улиткиных Рожек вновь поднялся и уперся в Сколопендру.
Как ствол, готовый плюнуть смертью.
— Убейте ее, — не приходя в себя, отчетливо произнес надим, и металла в его голосе, в чужом шелесте выходящего из ножен клинка звякнуло поболе, чем у десятка Неистовых Зейри, вместе взятых.
— Пожалуйста, убейте ее, — сказал надим Исфизар. — Пожалуйста. Я вас очень прошу.
Доктор Кадаль наклонился, стараясь не привлекать внимания, и подобрал выпавшую из кармана надима фотографию: фонтан на площади Сорайя, радуга брызг и смеющийся надим трогательно обнимает за плечи маленькую старушку со скорбно поджатыми губками.
Повертел снимок в руках.
Сунул в карман.
Из гнилья слова,
если я права.
Или век гнилья,
или я — не я.
Это было удивительно, но Карен не испытывал ничего, вернее, почти ничего, кроме образовавшейся внутри пустоты. Сосало под ложечкой, слабо кружилась голова. «Мы никогда не выберемся отсюда», — мысль родилась сразу, прочно обосновавшись в сознании, по-хозяйски усевшись на краешке бездны и болтая тощими ножками в воздухе. Прыгаем, егерь? Взявшись за руки, а? Где мы? Что мы? Что с нами? — Какая разница?! Можно разбиться в лепешку, отгрызая себе лапу за лапой, подобно схваченному капканом волку, можно искать виноватых и отгрызать лапы им, упиваясь сладкой слюной и кровью справедливого возмездия… но заставить себя делать это искренне и самозабвенно, как сумасшедший надим или телохранитель бородача?
Выше сил.
Первый раз в жизни Карен ощутил бессмысленность собственного существования.
Словно минуту назад тринадцатая по счету надпись «Висак-баши Карен Рудаби, 5965–5996 гг. от с. м.», высеченная на обелиске, на остроконечном камне в ущелье Малого Хакаса, перестала быть поводом для хвастовства и шуток в знакомой компании, обратившись в реальность.
Братская могила.
Братская могила «Звездный час» имени Омера Хаома.
«Дальше продвинулись, — пели егеря на редких привалах, — дольше горели; тех, что погибли, считаю храбрее…»
Считаю храбрее.
Поэтому, когда лапа хайль-баши отодвинула его в сторону, Карен послушно сделал шаг, другой и вновь застыл столбом.
— Нет уж, погодите, — вкрадчиво раскатился по двору бас Того-еще-Фарша, и спина бывшего нарачи заслонила бывшему егерю половину центрального корпуса мектеба; заслонила, страшно качнулась — грозящая рухнуть оползнем гора — и сместилась левее. — Давайте не будем торопиться. Господин гулям-эмир, я к вам обращаюсь. Да, именно к вам в первую очередь! По-моему, я здесь единственный представитель законной власти, и у меня складывается крайне нелестное впечатление… Вот-вот, вы правильно меня поняли: опустите вашего подопечного, если хотите, подстелите под него любую теплую тряпку и перестаньте коситься на госпожу Коушут!
Фаршедвард раздраженно топнул ногой — движение могло бы показаться детским, нарочитым, если до того никогда не видеть, как умеют топать борцы-нарачи; Али-бея цельно накренило в сторону, словно подрубленный ствол, толстая ножища приподнялась, зависла на мгновение, опустилась всей подошвой… и земля обиженно вздрогнула.
Гюрзец встопорщил седеющие усы, морщины на лице гулям-эмира заерзали, складываясь в непонятную гримасу; затем он кивнул Усмару и аккуратно расположил на крыльце тело надима Исфизара.
Укрыл ноги надиму собственным пиджаком; кобуры под пиджаком не оказалось, так что гулям-эмир ничем не рисковал.
Хотя он вообще ничем не рисковал — не больше прочих.
«Словно аукцион, — мелькнуло в мозгу Карена, мелькнуло и даже показалось смешным. — Мы торгуемся, Фарш намерен переспорить Зейри, а Гюрзец молоточком стучать будет. По надимовой макушке.
Продано!»
Нет. Только показалось смешным, но смешным не стало.
Стало глупым.
— Достопочтенный Исфизар минуту назад обвинил в происходящем часть присутствующих здесь людей… Обвинения в адрес неба мы в расчет принимать не станем по причине нервного возбуждения уважаемого надима. Предположим, господин Исфизар заблуждается. Тогда его можно спокойно уносить, запирать на ключ в учительской и пытаться образумить — разумеется, законными, подчеркиваю, законными методами! Но с равным успехом мы можем предположить и другое: в сумбурном заявлении уважаемого надима крылось зерно истины. Маленькое, еле заметное, но вполне способное прорасти определенными всходами — и именно это толкнуло госпожу Коушут на ее опрометчивые действия. Итак?
Болтливость Фаршедварда, из которого при обычных обстоятельствах лишнего слова не вытянешь, была Карену вполне понятна: слово за слово, и собравшиеся перед мектебом люди зашевелились, задумались, словно нехотя, задвигались, за… за? Против?!