Вскинула голову. Гюлизар-ханым держала на весу прядь ее легких, мелко закурчавившихся после мытья, пепельно-русых волос, в которых поигрывало солнце, и, поворачивая так и этак, откровенно любовалась ими, словно драгоценной пряжею. Восхищенно покачала головою и встретилась с Лизою взглядом. В ее черных, только что полыхавших злобою глазах теперь плескалась загадочная усмешка.
– Я так и знала, что аллах взглянет на тебя благосклонно! – произнесла она тихо, будто заговорщица.
– Кто это? – еле шевеля губами, промолвила Лиза, и дрожь неведомого прежде, таинственного ужаса внезапно сотрясла ее тело.
Гюлизар-ханым помолчала, а когда заговорила, в голосе ее звенела нежность матери, возносящей своего единственного ребенка, и фанатизм муэдзина, возносящего к аллаху свой первый утренний эзан [76]:
– Это Сеид-Гирей, наш султан и повелитель!
Мраморные плиты приятно холодили босые ноги. Они все еще, казалось, горели после яростных усилий Гюлизар-ханым, которая почти сутки просто-таки не выпускала Лизу из своих могучих рук, чтобы должным образом приготовить ее к той «сладчайшей участи», которая ожидала ее отныне.
Распарив и намыв Лизу в душном хамаме [77] так, что сердце трепыхалось у нее в горле от жары, а голова помутилась, Гюлизар-ханым принялась самозабвенно тереть ее загрубевшие от долгого пути ступни куском какого-то очень легкого, пористого, шершавого камня, и скоро пятки Лизы сделались мягкими и розовыми, словно у ребенка. Гюлизар-ханым обрезала ей ногти и накрасила ладони хною, выщипала тонкими дугами широкие брови, долго и тщательно чесала частым гребнем пышные русые волосы…
Потом, засучив рукава, Гюлизар-ханым своими сильными и мускулистыми, как у мужчины, руками столь долго терла и разминала тело Лизы, щедро поливая его благоуханным маслом, что, казалось, даже кости ее сделались мягкими и гибкими, будто шелковые нити, а кожа налилась бело-розовым светом. И хотя Гюлизар-ханым непрестанно ворчала по поводу Лизиной «отвратительной худобы», видно было, что она, в общем-то, довольна делом своих рук. Ну а в теле невольница, наверное, скоро прибавит, если будет каждый день есть не жалкий огрызок сухой лепешки, запивая его скудным глотком студеной воды, а нежнейший шашлык из молодого барашка на косточках, и пышный лаваш, и гроздья восхитительного, чуть подвяленного винограда, и засахаренную дыню, и еще чай с медом, и в придачу толстые, будто подушка, сырые ломти белоснежного сыра из козьего молока, и свежее ярко-желтое коровье масло, и коровье молоко, горячее и душистое, и…
Потом две маленькие и хорошенькие татарочки в длинных, до пят, полосатых рубахах из басмы [78], посверкивая на Лизу любопытными черными глазенками, принесли такой ворох всяческого платья, что Лиза даже испугалась: уж не придется ли ей надеть на себя все это разом?!
Однако, оказывается, ей предстояло сделать выбор. Вернее, не ей, а все той же Гюлизар-ханым; и та самозабвенно зарылась во множество малороссийских плахт и сорочек, русских сарафанов, немецких пышных робронов с фижмами, турецких и татарских шальвар, кафтанчиков, рубах, безрукавок и еще каких-то невиданных Лизою одежд, почти прозрачных или сшитых из столь скудных лоскутов, что примерившая их оказалась бы скорее раздетою, чем одетою!..
Наконец Гюлизар-ханым то ли притомилась, то ли осталась довольна выбором, однако она велела Лизе зажмуриться покрепче и принялась одевать ее, вертя так же бесцеремонно и придирчиво, как только что перебирала изобилие платья.
Немало прошло времени, прежде чем она облегченно перевела дух! Похлопала в ладоши, в ответ послышался осторожный шелест босых ног, как если бы несли что-то очень тяжелое, и Гюлизар-ханым голосом довольным, словно мурлыканье большой кошки, велела Лизе открыть глаза.
Лиза покорно заглянула в зеркало, да так и ахнула.
На нее смотрела тонкая и высокая девица с розово-смуглым от степного загара лицом, озаренным большими серо-зелеными глазами в круто загнутых, подчерненных ресницах под тонкими дугами бровей. На высоком лбу, словно алмазная пыль, мерцали блестки, нанесенные опытною рукою Гюлизар-ханым, а меж бровей вызывающе алела крошечная нарисованная родинка. Легкая усмешка играла в уголках губ, но на дне прозрачных глаз таилась легкая печаль, придававшая этому милому лицу странную загадочность. Одета она была в короткие и узкие, не достигавшие даже щиколоток шальвары из золотисто-зеленоватой узорчатой парчи и длинную, почти до колен, белую рубаху из тончайшего кашемира – просвечивали даже очертания груди! – затканную столь мелкими золотыми и серебряными цветочками, что они были различимы лишь при движении, когда вдруг начинали мерцать и переливаться. Поверх рубахи была надета коротенькая безрукавка из серого, серебристого шелка с узкими темно– и светло-зелеными, а также огненно-алыми полосками. И это был весь ее наряд, если не считать тоненьких, будто колечки, бизеликов [79] на щиколотках босых ног и белого кисейного плата на голове, перехваченного узким серебряным налобником, с которого свешивались коротенькие низки мелких речных жемчужинок и прозрачно-зеленых бусинок.
Впрочем, прежде чем выйти из покоев, Гюлизар-ханым велела ей набросить еще и длинное белое покрывало, как можно лучше спрятав лицо.
Они шли по бесконечным коридорам, залам, лестницам, аллеям, и облаченные в черное балтаджи [80], стоявшие здесь и там, склонялись в поклоне и закрывали глаза, чтобы не смотреть на новую наложницу султана, а она только недоумевала, почему вчера ее можно было выставить на всеобщее обозрение, более того, отдать на поругание бекштакам, а сегодня следовало столь тщательно беречь от всякого случайного взора.
Они шли, и Лиза не переставала дивиться красоте и величине сада, поражавшего глаз прелестью раннего цветения, а слух – пением птиц и журчанием неисчислимых фонтанов.
В глубине сада виднелись очертания дворца, и Лиза, вспомнив высоту стен и уединенность этого местечка, поняла, что бежать отсюда будет очень трудно…
«Все равно уйду, тайком, под покрывалом, – поклялась себе Лиза. – Вот как бог свят, уйду!»
Не ведала куда; не ведала как; не ведала когда…
Гюлизар-ханым не дала додумать, подтолкнула в спину, и Лиза, поднявшись по широким белым ступеням, вошла наконец под своды султанского дворца.