Впрочем, стабильная работа и многочисленные поклонники вскоре отбили желание к такому прорыву. Но сейчас она наконец-то решилась на этот шаг и знала, что тут у них с Дэном гораздо больше возможностей. Зарплаты в Лондоне были выше, а шансов продвинуться по службе — больше.
Кроме того, они могли начать все сначала, свободные от классовых предрассудков, и это нравилось Фифи еще больше. Здесь никто не знал ее или ее родителей. Тут некому было шептать у нее за спиной, что она, профессорская дочка, вышла замуж за каменщика. Они с Дэном могли жить как хотели, делать что хотели, не опасаясь косых взглядов.
Конечно, Фифи очень надеялась на то, что со временем ее родители полюбят Дэна. Но за сотни километров от Бристоля это беспокоило ее гораздо меньше. Лондон обещал стать огромным приключением, и она могла бы доказать своей семье, что они с Дэном чего-то стоят.
Чуть позже, вечером, когда Дэн и Фифи разгружали вещи из фургона, за ними из окон напротив следили шесть пар любопытных глаз.
Иветта Дюпре, жившая в квартире на первом этаже дома номер двенадцать, расположенного через улицу, была портнихой. Сидя за швейной машинкой возле окна, она не пропускала почти ничего из происходящего на улице.
Увидеть, как в дом напротив вселяется такая привлекательная молодая пара, было настоящим событием, но Иветта не могла решить, радует это ее или, наоборот, огорчает. Иветта видела, что белокурая, очень стройная и элегантная девушка в джинсах и вязаном свитере и ее муж, из-за черных волос и четко очерченных скул походивший на цыгана и поражавший своей дьявольской красотой, влюблены друг в друга: это было понятно по тому, как они смеялись вместе и прикасались друг к другу. Глядя на них, Иветта улыбнулась.
Иветта Дюпре улыбалась очень редко. Ей было тридцать семь лет, но выглядела она значительно старше. Ее густые темные волосы припорошила седина, и Иветта стягивала их в тугой узел на затылке. Она одевалась в старомодные темные одежды и жила одинокой жизнью затворницы. Единственной отдушиной для нее оставалась работа, которой Иветта очень гордилась.
Как и большинство соседей Иветты, она переехала на Дейл-стрит от безысходности. Старая миссис Джарвис, которая жила в доме номер один со дня основания этой улицы, сказала ей, что раньше у каждого обитателя Дейл-стрит была прислуга. Но Иветте было трудно поверить в то, что этот район когда-то считался престижным.
Молодая пара расхохоталась, когда сумка раскрылась и все содержимое рассыпалось по тротуару, — это зрелище напомнило Иветте подобные трогательные моменты в родном Париже, в дни ее молодости. В детстве она любила сидеть у окна, как и сейчас, наблюдая за людьми, которые вселялись в квартиры на улице Жардин. Когда Иветта видела кожаные чемоданы, меха и красивые шляпки, которые свидетельствовали о том, что в скором будущем их обладателям может понадобиться первоклассная портниха, она сообщала об этом маме, которая потом заходила к новоселам с букетом цветов и домашним пирогом, чтобы поздравить их с переездом, и всегда оставляла визитную карточку с золотистой каймой.
Иветта подумала, что Дейл-стрит и улица Жардин на первый взгляд очень похожи. Обе улицы, застроенные высокими обветшалыми домами, были узкими, тенистыми и заканчивались тупиком. Но за облезлой краской ставень и дверей на улице Жардин порою скрывались великолепные апартаменты. Иветта до сих пор помнила канделябры, пышные драпировки, прекрасные ковры, серебро и алебастр, которые она видела, когда они с мамой ходили делать примерку. Однажды Иветта спросила, почему они не живут в такой квартире, но вместо ответа получила подзатыльник.
За дверями зданий на Дейл-стрит приятных сюрпризов не ожидалось, разве что у Джона Болтона, который был соседом Иветты слева. Его квартира была роскошной, но так как Джон Болтон был нечист на руку, то ковры, зеркала в позолоченных рамах и парчовые шторы, так же как и золотые часы и сшитые на заказ костюмы шли в комплекте с неоднократными арестами.
Запахи и звуки, доносившиеся из домов на Дейл-стрит, в основном ограничивались «ароматами» мокрого белья и подгоревшей пищи, а также детским плачем, громкими ссорами и развлекательной радиопередачей для рабочих. В Париже пахло свежей выпечкой, чесноком, звучала музыка Моцарта или пение Эдит Пиаф, а люди повышали голос, чтобы поприветствовать друг друга, а не закатить скандал.
Вспоминая о Париже, Иветта всегда испытывала волнение и тоску, и сегодняшний день не стал исключением. Она отвернулась от окна и принялась хлопотать над манекеном в вечернем платье цвета морской волны. Ей нужно было вшить рукава и подготовить все к понедельнику к последней примерке у миссис Сильверман.
Сорокасемилетний Ричард Станислав, которого все обитатели Дейл-стрит знали как поляка Стэна, тоже видел Фифи и Дэна из окна своей комнаты, расположенной на верхнем этаже дома номер два. Он хотел спуститься и предложить им свою помощь, но по опыту знал, что в таком случае его немедленно начнут в чем-то подозревать.
Прожив здесь пятнадцать лет, он научился отлично говорить по-английски, но так и не смог избавиться от польского акцента. То, что он работал мусорщиком и жил один, вызывало у окружающих дополнительные подозрения.
Лет десять назад он бросился на помощь старой леди, которой на улице стало плохо. Позже, когда ее забрала «скорая», полиция обвинила Стэна в краже ее кошелька. Он так и не смог забыть, с какой ненавистью и уверенностью в своей правоте говорили с ним полицейские; будь их воля, они отправили бы его на виселицу без малейших доказательств вины. Случайно выяснилось, что потерпевшая забыла кошелек дома — она нашла его, когда выписалась из больницы домой. Но полицейский, обвинивший Стэна в краже, даже не извинился. Похоже, он был уверен, что с иммигрантом, обладающим смешным акцентом, не стоит церемониться.
Стэн научился игнорировать косые взгляды и равнодушие. Он научился воспринимать как должное то, что ему не следует привлекать к себе внимание, так как он работает мусорщиком. Он смирился с мыслью, что ничего, кроме Дейл-стрит, ему не светит, и привык, что все называют его поляк Стэн. Иногда ему хотелось схватить кого-нибудь за шиворот и заставить сначала выслушать его историю, а уже потом осуждать. Но он прекрасно понимал, что большинство англичан понятия не имели о том, что происходило в Польше во время войны.
На самом деле до вторжения фашистов на территорию Польши Стэн был отличным плотником и у него была жена и двое прекрасных дочерей. Пока он пытался защитить свою страну, его жену и дочерей расстреляли на улицах Варшавы, а дом разрушили. Стэн жалел, что его не убили вместе с ними, так как без семьи жизнь потеряла для него всякий смысл.
Но англичане этого не понимали, да и как могли они это понять? Их страна не знала ужасов оккупации. Лондон пережил сильные бомбежки, но в дома его жителей никогда не врывались посреди ночи солдаты. Англичане не видели, как мирных граждан расстреливают только за пребывание на улице после комендантского часа. Он был для них всего лишь поляк Стэн, человек со смешным акцентом, один из многочисленных иммигрантов, которые должны уехать и оставить Англию англичанам.