Уэллс невозмутимо глядел на него, стараясь определить, серьезно ли он говорит или это очередная шутка, но Сервисс ожидал ответа с не свойственной ему серьезностью.
— То, что я описал вторжение марсиан, Гарретт, вовсе не означает, что я непременно верю в то, что на Марсе есть жизнь, — нехотя объяснил он. — Это всего лишь аллегория. Я избрал Марс скорее как метафору, потому что он носит имя бога войны и из-за его красноватого цвета.
— Ну да, такой волнующий вид ему придает окись железа, присутствующая в вулканическом базальте, который покрывает его поверхность, словно кровавая мантия, — поспешил похвастаться своими знаниями Сервисс.
— Единственной моей целью было осуждение европейской колонизации Африки, — продолжал Уэллс, не обращая внимания на Сервисса. — Кроме того, я хотел предупредить об опасности, которую таят в себе исследования в области вооружений, в то время как в Германии происходит процесс милитаризации, вызывающий у меня по меньшей мере беспокойство. Но самое главное, Гарретт, я хотел предупредить людей, что все то, что нас окружает, будь то наука или религия, может оказаться бесполезным перед лицом нападения высшей расы.
Он умолчал о том, что помимо всего прочего роман позволил ему свести счеты с собственным прошлым, ибо первые разрушения, произведенные марсианами, пришлись как раз на такие места, как Хорселл или Аддлстон, где прошло его не слишком счастливое детство.
— И это удалось тебе в полной мере, Джордж! Еще как удалось! — с унылым восхищением признал Сервисс. — Именно это и заставило меня написать мой роман: я должен был дать людям надежду, которую ты у них отнял.
«Неужели надежда — Эдисон?» — подумал Уэллс, и это почему-то показалось ему забавным. Он почувствовал, как его обволакивает уютное тепло, и никак не мог понять, то ли это результат выпитых кружек, которыми был уставлен уже почти весь стол, то ли все дело в очаровательной привычке этого щуплого человечка соглашаться со всем, что бы он ни сказал. Так или иначе, он не мог отрицать, что ему начинает здесь нравиться и что разговор у них получился вовсе не такой неприятный, как он себе воображал, более того — планировал. Он не знал, как это вышло, но они обсудили роман Сервисса, и ничего не произошло. Да и как могло произойти, подумал он, если единственное, что он сумел выдавить из себя, было слово «замечательно», которое никак не может считаться отрицательной оценкой, ибо с незапамятных времен используется в положительном смысле… Вот уже несколько минут, как они сменили тему разговора, так для чего же возвращаться назад? Для того только, чтобы высказать Сервиссу все начистоту, как три года назад он поступил с Мюрреем? Но проделывать это сейчас ему не хотелось, с удивлением подумал он. Но почему? Разве американец не заслуживал наказания за то, что осмелился продолжить его роман? Наверное, заслуживал, но он, Уэллс, не ощутил бы от разноса никакой радости, скорее наоборот. Тут он вспомнил, как во время чтения романа Сервисса его безумный и, очевидно, совершенно непроизвольный юмор заставлял Уэллса не раз и не два улыбнуться уголками губ, отчего его усы начинали вздрагивать. И хотя он неоднократно отшвыривал от себя книгу, возмущенный неумением и глупостью автора, однако же потом неизменно подбирал ее с пола, чтобы, извинившись перед самим собой, продолжить чтение. Было в манере Сервисса что-то такое, что вызывало непонятную симпатию. То же самое происходило с безумными письмами американца. В конце концов он всегда комкал их и швырял в камин, но сперва непременно прочитывал. И, как он все больше убеждался, их автор, такой жалкий и неудачливый во всем, пробуждал в нем такую же нежность, как и его писания. Это означало, что он прекрасно может оставить свое мнение при себе, дабы не обижать его, и если он не поступил так же с Мюрреем, то только потому, что тотчас почувствовал неприязнь к нему из-за его властных манер. Неожиданно он понял, почему столь безжалостно с ним обошелся: под предлогом уничтожающей критики его романа он хотел уничтожить непомерное эго его автора. Напротив, Сервисс был не уверенным в себе и робким простаком, не способным культивировать в себе какое бы то ни было эго.
— Ты никогда не думал сделать другой финал, чтобы мы смогли победить марсиан? — застенчиво спросил Сервисс, выведя его из задумчивости.
— Каким образом, Гарретт? — возмутился Уэллс. — Что у нас на Земле есть такого, что могло бы одолеть описанную мною марсианскую технику?
Сервисс пожал плечами, не зная, что возразить.
— Но в любом случае я должен был предложить какую-то альтернативу, чтобы им засиял хотя бы лучик надежды… — пробормотал он, с грустной улыбкой разглядывая посетителей, заполнивших заведение. — И мне, и всем им хотелось бы думать, что, если когда-нибудь мы подвергнемся нашествию инопланетян, у нас будет возможность выжить.
— Наверно, такая возможность будет, — смягчился Уэллс, которому все больше нравился этот тип, провозгласивший себя поборником человеческой надежды. — Но мое недоверие к человеку слишком глубоко, Гарретт. Если и существует какой-то способ победить марсиан, это будет не наша заслуга, я в этом уверен. Возможно, разгадка лежит там, где мы менее всего ожидаем. Кстати, почему это тебя так беспокоит, ты что, действительно веришь в нашествие наших соседей с Марса?
— Ну разумеется, верю, Джордж, — со всей серьезностью подтвердил Сервисс. — Но полагаю, что это случится после двухтысячного года. Прежде мы должны заняться автоматами.
— Автоматами? Ах да, конечно…
— Но я совершенно убежден в том, что рано или поздно марсиане вторгнутся на Землю, — настаивал Сервисс. — Разве ты не согласен, что каналы на Марсе построены разумными существами, как утверждает в своей книге Лоуэлл?
Уэллс читал книгу о Марсе Персиваля Лоуэлла, защищавшего эту точку зрения, и даже использовал ее для обоснования сюжета своего романа, но до веры в существование жизни на Марсе ему было еще далеко.
— Полагаю, что миллиарды планет в нашей Вселенной выполняют не одну лишь декоративную функцию, — ответил Уэллс, считавший споры о существовании жизни в других мирах бесплодным занятием. — И вполне разумно предположить, что на сотнях таких планет существуют необходимые для жизни условия. Но если мы ограничимся исключительно Марсом…
— И даже совершенно необязательно, чтобы там были кислород или вода, — взволнованно заметил Сервисс. — Да на нашей собственной планете живут существа, например анаэробные бактерии, не нуждающиеся в кислороде. Таким образом, число планет, пригодных для жизни, удваивается. Я бы сказал, что на более чем ста тысячах из них может существовать цивилизация, более развитая, чем наша, Джордж. И я уверен, что грядущие поколения обнаружат изобильную и необычайную жизнь на таких планетах и в конце концов смиренно признают — правда, мы уже этого не застанем, — что они не единственные и наверняка не самые древние носители разума в космосе.
— Согласен, — отозвался Уэллс, — но тоже уверен, что эта «жизнь» не будет иметь ничего общего с нашим представлением о жизни. Нам будет так же трудно постичь ее, как собаке — устройство паровоза. Быть может, их мировоззрение, к примеру, даже не предполагает желания исследовать Вселенную, в то время как мы, земляне, не перестаем смотреть на небо и спрашивать себя, одиноки мы или нет во Вселенной. Сам Галилей задавался этим вопросом.