Еще не оправившись от потрясения, он заметил рядом предметы, показавшиеся ему достаточно обычными. Это был градуированный стакан, наполненный красноватой жидкостью, и маленький пакетик, в котором находилось что-то вроде кристаллической соли белого цвета. На этикетке стояло: «Последняя бракованная партия, полученная со склада химических продуктов господ May и необходимая для получения напитка доктора Генри Джекила». Уэллс недоверчиво взял в руку стакан, повинуясь какому-то рефлексу: ему необходимо было потрогать что-то из хранившихся там предметов, чтобы убедиться, что все эти чудеса — не плод фантазии его разгоряченного алкоголем и рассказом Сервисса разума. Ему нужно было констатировать, что все это существует на самом деле, а не только в книгах. Сжимая в руке стакан с жидкостью кроваво-красного цвета, распространявшей вокруг резкий запах, он вспомнил, что в повести Стивенсона эта не полностью очищенная соль, разведенная в жидкости, давала напиток, который превращал воспитаннейшего доктора Джекила в жуткого мистера Хайда. Во что превратился бы он сам, выпив эту смесь, подумал писатель, как проявились бы его дурные стороны? Резко уменьшился бы в росте, приобрел бы силу дюжины мужчин, блестящий ум и безудержную склонность к порочным удовольствиям, как описанный Стивенсоном мистер Хайд, историю которого он всегда считал чистой фантазией?
— Пошли, Джордж, у нас не так много времени! — потянул его за руку американец.
От неожиданного рывка Уэллс неудачно дернулся, злополучный стакан выскользнул у него из рук и разбился. Словно зачарованный смотрел он, как красная жидкость растекается по плиткам пола. Потом встал на колени и попытался исправить свою оплошность, но только порезал правую руку осколком стекла.
— Он разбился, Гарретт! — печально констатировал он. — Стакан с напитком доктора Джекила разбился!
— Да забудь об этом и иди за мной, — откликнулся Сервисс, делая приглашающий жест. — Это всего лишь фантастическая бижутерия по сравнению с тем, что я собираюсь тебе показать.
Уэллс последовал за ним через нагромождения разнообразных предметов, неловко зажимая пальцами ранку на правой руке. Сервисс привел его в самый угол обширного зала, где их поджидала летающая тарелка. Она располагалась на постаменте горизонтально, поскольку иначе, ввиду своих грандиозных размеров, не уместилась бы под потолком. Как и говорил Сервисс, машина имела форму огромного диска, плоского по краям и увенчанного куполом посередине. В общем, она напоминала глубокую тарелку, сделанную словно для того, чтобы некий титан мог есть из нее суп, если мне будет позволено столь экстравагантное сравнение.
— Очевидно, что пока им не удалось ее открыть. Нигде не заметно отверстий, — заметил Сервисс. — Не похоже также, что она снабжена каким-нибудь двигателем, хотя, судя по ее виду, нетрудно предположить, что она должна отличаться фантастической маневренностью в воздухе и, вероятно, потрясающей скоростью.
Уэллс боязливо приблизился к аппарату, пораженный его размерами и странным блестящим материалом, из которого он был сделан, создававшим ощущение прочности и одновременно легкости. Ему бросились в глаза непонятные рельефные значки, вкрапленные в поверхность аппарата и отливавшие медью. Они напоминали буквы восточных алфавитов, только были, пожалуй, посложнее, и ему захотелось подольше задержаться возле них и, может быть, даже прикоснуться к ним, но Сервисс не дал ему на это времени.
— Самое интересное спрятано в этой урне, Джордж, — объявил он, направившись к деревянному сундуку с медными заклепками, к которому был присоединен небольшой холодильник. Сервисс торжественно положил руки на крышку и, обернувшись к Уэллсу, спросил с озорной усмешкой: — Ты готов увидеть марсианина?
Уэллс кивнул, сглотнув слюну, и Сервисс принялся открывать сундук, действуя с раздражающей медлительностью и сопровождая каждое свое движение интригующими жестами. Из-под крышки вырвалась белесая струя холодного воздуха. Когда сундук был открыт, американец отошел в сторонку, давая Уэллсу возможность разглядеть его содержимое. Тот с преувеличенной осторожностью нагнулся. Пробегали минуты, а он никак не мог понять, что перед ним. В свое время, не в силах описать то, что не поддается описанию, он поместил марсиан из своего романа где-то между амебами и рептилиями. Он изобразил их в виде липких бесформенных пузырей, имевших некоторое сходство с семейством земных спрутов, то есть понятных человеческому разуму. Странное существо, занимавшее саркофаг, исключало всяческие попытки классифицировать его с зоологической точки зрения, дать словесное определение, что, очевидно, было невозможно. Тем не менее Уэллс попытался это сделать, заранее зная, что, каким бы точным ни старался он быть, ему даже отдаленно не удастся передать истинный облик марсианина. Он был светло-серого цвета моли, а в некоторых местах, насколько позволяло видеть тусклое освещение зала, немного потемнее. Роста в нем было около трех метров, и он обладал удлиненным и узким, как вечерние тени, телом, закутанным в пленку наподобие кокона. Этот своеобразный плащ, похоже, являлся частью его облика, поскольку начинался там, где, должно быть, располагались плечи, и закрывал все тело с головы до ног, очень тонких и разделенных на три части, как у богомола. Из-под накидки виднелись также верхние конечности, такие же тонкие, как ноги, но заканчивавшиеся, как показалось Уэллсу, парой острых жал. Однако наиболее примечательной частью была его голова, покрытая капюшоном, который состоял из такой же рифленой и хрящевидной оболочки, что и накидка. Хотя ее почти не было видно за складками капюшона, Уэллс все же разглядел, что она имела треугольную форму и привычные для нас черты лица на ней отсутствовали, если не считать пары отверстий по бокам, возможно соответствующих глазам. Так называемое лицо, мрачное и отталкивающее, было покрыто наростами, а на уровне челюстей он заметил пучок щупалец, среди которых выделялось нечто вроде заостренного хоботка, как у мухи, безжизненно свисавшего на длинную шею марсианина. «Вообще он похож на что угодно, но только не на пресловутого Джека Прыгуна», — подумал Уэллс. И, не силах удержаться, протянул руку и погладил одну из верхних конечностей марсианина, желая выяснить, какова на ощупь его в высшей степени странная кожа. Однако так и не распознал, мягкая она или шершавая, влажная или сухая, отталкивающая или приятная. Казалось, что она одновременно всякая, как ни странно это звучит. Но хотя бы одно он может сказать с уверенностью, подумал Уэллс: по застывшему лицу, по отсутствию блеска в предполагаемых глазах совершенно очевидно, что ужасное существо мертво.
— Нам пора уходить, Джордж, — предупредил Сервисс и закрыл крышку урны. — Не стоит больше здесь задерживаться.
Уэллс машинально кивнул, все еще находясь под воздействием какого-то дурмана, и позволил американцу отбуксировать себя к двери, стараясь по пути не задеть ни одну из наполнявших зал диковинок.
— Запомни все, что ты здесь увидел, Джордж, — сказал Сервисс, — и, в зависимости от смелости твоего ума, считай это собранием подлинных чудес или фальшивых репродукций. Но только не рассказывай никому о существовании этого зала, разве только тем, кому доверяешь.
Сервисс открыл дверь и, убедившись, что в коридоре никого нет, велел Уэллсу выходить. Они долго шли нескончаемыми коридорами подвала, прежде чем осторожно поднялись наверх и смешались с посетителями, не ведая о том, что в это время прямо под ними в деревянном ковчеге кожа звездного пришельца впитывала капельки крови, оставленные на его руке, и, подобно глиняной фигурке под дождем, его силуэт начинал оплывать, принимая облик очень худого и бледного молодого джентльмена с птичьим лицом, того самого, кто в тот самый момент покидал музей вместе с другими посетителями.