Но была ли Эмма на самом деле ангелом, сошедшим с небес на землю? — с понятным недоверием спросите вы, а кое-кто еще иронически улыбнется при этом. Ну что я могу вам ответить, кроме того, что красота женщины всегда подлинна, если ее оценивает мужчина, который эту женщину любит? Поэтому в тот погожий весенний день Эмма была, несомненно, самой прекрасной женщиной во Вселенной. Если этого недостаточно, то позвольте высказать вам мое мнение, скромное, как и пристало человеку, не склонному к категорическим суждениям, и беспристрастное, какое должно быть у всякого хорошего рассказчика. Как мне представляется, девушка, вероятно, не была ослепительной красавицей, но, похоже, ее слепил гончар, знавший вкусы Мюррея лучше, чем он сам. Все, что казалось ему привлекательным в женщине, и то, что бессознательно притягивало, гармонично сочеталось в девушке, стоявшей сейчас перед ним, невесомой и изящной, как лебединое перо, если позволите мне столь прихотливое сравнение. Ее легкий костяк был обтянут круглящейся плотью, кожа была не привычно бледной, а словно обсыпанной корицей, а на лице, обрамленном длинными черными волосами, которые будто нежно поглаживали лоб, выделялись восхитительные глаза, которые, казалось, не просто видят, но и согревают то, что видят, погружают в приятную теплоту, как если бы эта вещь была выставлена на солнце зимним днем. И в качестве особой пометки мать-природа в своей бесконечной мудрости разместила родинку в единственном месте, где она не могла бы испортить лицо девушки: над краем верхней губы, как отметину для поцелуя. Но все это не имело бы для Мюррея никакой ценности, кроме чисто эстетической, если бы его не околдовала душа, проявлявшаяся во всех ее чертах, в некой симфонии обворожительных жестов, которыми сопровождалось чудо превращения того, что он считал опасным обаянием, в восхитительную красоту.
Однако в какой-то момент его благоговейного созерцания эта ненаглядная краса начала хмурить брови, что мгновенно вывело Мюррея из глубокой задумчивости. Зонтик, вспомнил он, ты подошел к ней, чтобы вернуть зонтик. Он поспешно протянул его девушке и только тут заметил, что вкладывает в ее руки комок грязной и разорванной ткани. Он ужасно смутился, и разговор, состоявшийся у него после этого, получился поэтому коротким и банальным. Настолько, что он сейчас даже не мог его вспомнить. Единственным, что осталось в памяти, был бархатистый голос девушки, который, казалось, одевал в кружева каждое слово, на что Мюррей отзывался невразумительным мычанием.
Возвращаясь домой вместе с Этерно, благопристойно трусившим рядом, Мюррей вдруг обнаружил, что мысленно рисует себе картину счастья: он удобно устроился с книгой у пылающего камина, а она сидит за фортепьяно, и по комнате разносятся берущие за душу звуки, в то время как на верхнем этаже кормилица укладывает спать двух или даже трех — впрочем, почему не четырех? — очаровательных ангелочков, плоды их любви. Он не знал; было ли то, что он чувствовал, любовью, потому что никогда не ощущал подобного раньше, однако это, несомненно, было чувство, придавшее новое направление его жизни и впервые сместившее его из ее центра, так как теперь, к удивлению Мюррея, все крутилось вокруг прекрасной незнакомки. Какой была его жизнь до того, как он столкнулся с ней в парке? Он уже этого не помнил. Неужели он когда-то жил не воспоминанием о ее улыбке, а чем-то другим? Да как он мог? Теперь он хотел лишь вновь увидеть ее, подчинить все свое существование этой цели. Впрочем, не только: ему было необходимо познакомиться с нею, выяснить, кто она такая на самом деле, узнать, каков вкус ее любимого чая, каково самое ужасное детское воспоминание и самое большое желание. Ему нужно было, наконец, развернуть ее душу, как развертывают бумажного голубя, чтобы понять, как она стала такой, какая есть. Это и называется любовью? — спросил он себя. Мюррей не знал ответа, но был уверен, что не успокоится, пока не выяснит. Он, Гиллиам Мюррей, завладеет этой таинственной территорией, как завладел четвертым измерением. Никогда еще он не желал чего-либо сильнее. Никогда. А потому, придя домой, послал Элмера в парк, наказав ему проследить до самого дома за единственной девушкой, у которой не было зонтика. И на следующий день послал по адресу, добытому дворецким, целый набор зонтов, сопроводив карточкой с посланием, над которым корпел всю ночь:
Уважаемая мисс Харлоу!
Поскольку я не знаю, какие зонты Вы предпочитаете, посылаю Вам все, что были выставлены в витрине магазина. Пользуясь случаем, хочу признаться, что Вы сделали бы меня самым счастливым человеком на свете, если бы позволили мне узнать Вас до такой степени, что в следующий раз я мог бы прислать вам один-единственный зонт.
Монтгомери Гилмор,
невинный хозяин бессовестной собаки
Она поблагодарила его за подарок, в тот же день прислав ответную записку, в которой говорилось:
Большое спасибо за тридцать семь зонтиков, мистер Гилмор. Должна признать, что это весьма эффективный способ заставить меня не бояться, что какая-нибудь собака изорвет мой зонтик в будущем. Моя мать и я будем очень рады лично поблагодарить Вас за это, если вы соблаговолите пожаловать к нам завтра на чай.
Эмма Харлоу
Мюррею понравилась ирония, которой щеголяла девушка, даже больше, чем само приглашение. В последнем отсутствовала какая-либо непосредственность, свидетельствующая об искренности ее желания: Эмма всего лишь следовала правилам приличия, наверняка под влиянием матери, не хотевшей, чтобы ее дочь фигурировала в черном списке цивилизованного нью-йоркского общества как девушка, не сумевшая правильно отблагодарить за присылку тридцати семи зонтиков. Несмотря ни на что, Мюррей появился в их доме, намереваясь извлечь из ситуации наибольшую пользу. Он понятия не имел, как нужно ухаживать за дамой, но предполагал, что эта наука не слишком отличается от заключения выгодной сделки. Он ошеломил мать размерами своего состояния и размахом капиталовложений, так что почтенной хозяйке дома должно было показаться, что ее собеседнику принадлежит вся планета и часть Вселенной в придачу, а потому не успели они как следует полакомиться всеми сластями, как она уже дала ему разрешение на то, чтобы он, если желает, поухаживал за ее дочерью. Материнское разрешение наполнило Мюррея неописуемой радостью, пока он не обнаружил, что для того, чтобы ухаживать за девушкой, он должен быть включен в список поклонников с амбициями по меньшей мере членов приходского совета. Эта орда пошлых и развязных конкурентов повергла его в уныние. В какой-то миг он даже собирался выбросить на ринг полотенце, но затем передумал. Капитуляция не была выходом. Поэтому он схлестнется с этими барчуками и одолеет их во что бы то ни стало. Можно нанять кого-нибудь, кто расправится с ними по очереди, пришло ему в голову. Правда, такое решение вопроса, быстрое и простое, могло в итоге возбудить серьезные подозрения. Вереница смертей неизбежно укажет на него, единственного оставшегося в живых поклонника девушки. Полиция не так глупа, как это порой кажется. К тому же он предпочитает победить их в честной борьбе. На самом деле речь шла о том, чтобы напрячь свою находчивость, которой ему было не занимать.
Итак, Мюррей отправился на второе свидание, вооружившись оптимизмом, но, к сожалению, это ему не помогло. Он очаровал мать и даже самого мистера Харлоу, который обычно не проявлял ни малейшего интереса к личному знакомству с поклонниками своей непредсказуемой дочери, но в тот день появился в чайной комнате, заинтригованный восторженным рассказом жены о Мюррее, и так увлекся беседой с ним, что впервые опоздал на занятия по стрельбе. В общем, Мюррей околдовал обоих родителей рассказами о своих капиталовложениях в Африке, во враждебных землях, куда осмеливались пробраться лишь немногие храбрецы. На Африканском континенте опасности поджидали на каждом шагу, и в качестве примера он приводил зловещие ритуалы вуду, малярию, нападения львов, крокодилов, горилл и других зверей, которых он не советовал использовать в качестве амулетов. Но когда он остался наедине с Эммой, то не знал, что ей сказать. Во время прогулки по Центральному парку, которой мать предложила увенчать их встречу, он почти все время молчал и лишь искоса поглядывал на нее с обожанием. Она шагала рядом мелкими шажками, укрываясь зонтиком от солнечных стрел, пробивавшихся сквозь ветви деревьев, и казалась Мюррею такой чувствительной, что даже вращение Земли было способно вызвать у нее головокружение. Чем больше он исподтишка следил за ней, тем больше тайных достоинств обнаруживал. Он заметил, что в ее глазах блеск невинности сочетался с едва заметным выражением жестокости, как будто в ее жилах струилась кровь пантеры, а за высокомерием, похоже, как некий подземный родник, скрывался источник нежности. Возможно, красота Эммы была несколько экзотичной, что так сильно отличало ее от остальных девушек, делая уникальным созданием и заставляя противостоять окружающему миру с помощью высокомерия. Но, подмечая все это и окончательно запутавшись в паутине ее красоты, Мюррей хранил молчание. Поглощенный собственным счастьем, он не заметил, какой скучной прогулка оказалась для Эммы, пока она сама этого не продемонстрировала, весьма ненатурально зевнув и обратившись к нему с вопросом, ответ на который вряд ли ее интересовал.