Обновленный, чувствовавший себя на подъеме, Уэллс решил устроиться на приличную работу в Лондоне на то время, пока он овладеет тайнами писательского мастерства. К сожалению, нескольких месяцев хватило, чтобы угасли надежды, что когда-нибудь его книги станут для него источником дохода. Несмотря на все усилия и жертвы, несмотря на то, что он злоупотреблял работой в ущерб своему хрупкому здоровью, — в тот период денег ему хватало лишь на то, чтобы питаться одним хлебом с сыром да иногда вареными яйцами — единственным, что удалось вырвать тогда у жизни, стали публикация нескольких очерков, которых никто не понимал, диплом по зоологии и неудачный брак с собственной кузиной Изабеллой. Свое тогдашнее существование он грустно сравнивал с греблей в болоте, но тут появилась Джейн, которая помогла ему расчистить путь к его истинной цели.
Джейн, его Джейн появилась в жизни Уэллса одним ничем не примечательным утром, принеся с собой скромную нежность рассвета: Уэллс вошел в класс, чтобы начать занятия по биологии, как вдруг среди леса голов опостылевших студентов приметил хрупкую светловолосую девушку с глазами цвета мокрой земли, которая восторженно улыбалась ему с дальнего ряда. Эта студентка не переставая бомбардировала его умными вопросами, и потому столь естественным показалось ему приставить свободный табурет к своему столу, чтобы просветить ее в области сравнительной анатомии. Вскоре обычных занятий стало им не хватать, и они начали удлинять их, беседуя в пустом классе или прогуливаясь до вокзала Чаринг-кросс. Уэллс и сам не заметил, как интерес к отважному уму девушки перерос в сердечную привязанность к ее личности в целом. По мере того как шло время, он все четче видел в ней тип подруги, в которой нуждался, рядом с которой он сможет побороть внутреннее одиночество и достичь равновесия, необходимого для того, чтобы активно противостоять жизни. В итоге, как это обычно случается, их крепнувшая день ото дня дружба привела к распаду его брака. В действительности, несмотря на сложную подоплеку, какую Уэллс хотел придать этому событию, все произошло ужасно просто: ему пришлось выбирать между двумя противоположными личностями — своей бесцветной и холодной кузиной и начитанной и веселой Джейн. Конечно, он выбрал ту, в которой больше нуждался. Они сочли себя уникальной парой, и это помогло им превознести свои чувства, назвать страстью то, что на самом деле было интеллектуальным родством, единством жизненных интересов, далеким от всякой пылкости. То, что случилось с ними, это небывалое доселе событие, сказали они друг другу, это любовь, отличная от той, что испытывают прочие смертные, это повелительная страсть, если воспользоваться терминологией Шелли. И она давала им право делать что угодно во имя своей любви, от которой у них конечно же не мог не помутиться разум, — например, отбрасывать мораль, принятую в каждой сфере жизни. Устав от общественного осуждения их отношений, они поженились, как только Уэллс получил развод, несмотря на то что отрицали брак, и такое презрительное отношение к этому институту якобы было еще одним свидетельством просвещенного и возвышенного духа, который они считали необходимым культивировать. И Уэллс сразу же понял, что не ошибся, потому что Джейн немедленно взяла на себя роль образцовой подруги: она перепечатывала на машинке его рукописи, правила статьи и даже давала советы, как улучшить текст, ведала финансами, заполняла его налоговые декларации — в общем, освобождала мужа от всех рутинных дел, которые заставили бы его спуститься на землю из волшебного края грез, где он пребывал большую часть дня. Да, такова была Джейн, его Джейн, удобная союзница, сообщница во всех преступлениях, жрица, занятая защитой урожая от холода и града, и только изредка она уединялась в своем крохотном кабинете, где могла освободиться от образа, в котором с таким удовольствием и пользой представала перед ним, и поработать над своей скромной и утонченной прозой. С умиротворенной улыбкой Уэллс допускал существование этого островка личной жизни жены и даже поощрял ее, зная, что она счастлива посоперничать с Эдит Ситуэл, сидя в своей комнатушке и следуя за полетом изысканной фантазии, которая его оставляла равнодушным. В конце концов им удалось сконструировать идеально работающую машину, наладить спокойную и активную жизнь, чья гармония происходила из обоюдного желания понять и извинить недостатки другого, создать нерушимый союз, опирающийся на первоначальное влечение, которое оба негласно замаскировали под страстную любовь.
Ареной, которую случай избрал для последнего акта превращения Уэллса в писателя, стала комната на Морнингтон-роуд. В этой каморке, где приходилось совершать рискованные па, чтобы не столкнуться друг с другом во время умывания, Джейн убедила его, что ему незачем подражать другим писателям, ибо его происхождение и образование придают свежесть и оригинальность всему, что он пишет. Упрямый от природы, Уэллс не сразу с этим согласился, но когда попробовал последовать совету Джейн, то с удивлением обнаружил, что она права. Его текстам пошла на пользу раскованность — теперь он оставался на бумаге самим собой, со всем, что пережил и чему научился, со всем, что нес на своих плечах, такой как он есть. Все, что выходило из-под его пера под влиянием Джейн, оказывалось новым, оригинальным, невероятно смелым. Она привила ему уверенность в себе, и благодаря этому Уэллс скоро приобрел большую сноровку, сочиняя истории, выросшие из научных анекдотов. Большинство лондонских журналов и газет не смогли устоять перед этими статьями и рассказами — они поражали игрой воображения и заставляли всю Англию мечтать. И тогда Уэллс понял, что превращение состоялось. Да, скульптура наконец-то была завершена благодаря спасительному содействию Джейн, которая таким образом навсегда приковала его к себе. Он уже не просто любил ее — он был обязан ей своей жизнью и даже своим будущим, то есть всем тем, что пока еще не произошло.
Таким было его второе рождение, окончательная смена перспективы, и в результате появился его первый роман — «Машина времени». Эта книга не только принесла ему сто пятьдесят фунтов, но и позволила перейти в разряд авторов с именем. Неожиданный и все возрастающий успех его последующих романов позволил им переехать в Уокинг, где они сняли домик на улице Мэйбери-роуд и где чистый сельский воздух оказался поистине благословенным бальзамом для больных легких писателя. Именно там, за кухонным столом, под убаюкивающие звуки проходящих мимо поездов, он написал «Человека-невидимку» и «Машину времени». Именно там он колесил по окрестным вересковым пустошам на своем сверкающем велосипеде, выбирая места, которые впоследствии будут разрушены марсианами. Затем новый поток денег позволил им переселиться в Уорчестер-парк, где они сейчас и жили.
Он тихо встал, стараясь не разбудить Джейн, чье дыхание напоминало о мерном ропоте морских волн. Вышел из спальни, быстро умылся и начал свой обычный обход дома, который в эти минуты был погружен в глухое безмолвие. Уэллсу нравилось подниматься до рассвета, когда мир еще не до конца выстроен, и звуком своих шагов вторгаться в этот час, предшествующий началу его рабочего дня, когда он мог беззаботно блуждать там, где хотел. Подобно полководцу, с гордостью объезжающему поле битвы, которое усеяно вражескими останками, он обходил каждую комнату, чтобы убедиться, что в течение ночи никто не посягнул на территорию, завоевать которую ему стоило стольких трудов. Похоже, все было в порядке: мебель не сдвинулась со своего места, первые лучи света, просачивающиеся сквозь окна, имели тот же наклон, стены сохраняли прежний цвет. Этот дом был не так уж роскошен, но гораздо просторнее, чем их жилище в Уокинге, и уж конечно неизмеримо больше, чем конура, которую они занимали на Морнингтон-роуд. Такое последовательное расширение площади их жилищ лучше всего отражало рост его успеха. Однако не только за это он когда-нибудь будет благодарить Создателя. Видно, судьба считала себя в долгу перед ним, ибо не только утешила славой, но и избавила от нависшей над ним словно дамоклов меч угрозы — от туберкулеза. Его легкие, конечно, пострадали, однако в них не обнаруживалось очагов туберкулеза, а потому задетая легочная ткань в конце концов зарубцевалась, и, несмотря на пророчества докторишки из Рексхэма, увлекавшегося сентиментальными романами, он продолжал жить. Хотя, вероятно, и утратил свой романтический ореол. Но он по-прежнему жил, занимал определенное пространство, потреблял кислород, отбрасывал тень! И думал продолжать в таком же духе еще несколько десятков лет, тем более сейчас, когда жизнь, кажется, готова дарить ему одну лишь радость.