А Хасан-то, похоже, совсем мальчишка. Едва ли старше ее самой.
– Сколько тебе лет, Хасан?
– Двадцать два!
И – гордо выпяченная грудь. Нет, все же постарше будет, ей вроде как двадцать.
– Будешь служить мне, Хасан?
Ответ прочла в глазах. Для нее – уроженки примерно тех же мест, откуда был и он сам, – сделает все, что она повелит. А уж если попросит…
– Не бойся, султан позволит.
А может, прежде чем разбрасываться такими заявлениями, следовало бы и в самом деле сперва поговорить с мужем?
Хотя Хасан, похоже, готов служить, даже если Сулейман не даст своего соизволения. Что же, она для него – наделенная властью соплеменница, которая может сделать хоть что-то, чтобы изменить судьбу других детей, которых, как и Хасана в свое время, ждет разлука с родными ради того, чтобы самая верная, самая отчаянная часть султанского войска получила новых бойцов.
– Подберешь для начала десятерых. Самых…
Ага, конечно, хотелось бы сказать: «самых умных», «самых смелых», «самых лучших воинов», но…
– Тех, кому ты сможешь довериться полностью. Как себе самому. Есть такие?
– Есть, пресветлая госпожа.
– Ступай. Я поговорю с мужем, и он вызовет тебя к себе.
Сулеймана, к ее удивлению, даже уговаривать не пришлось.
– Разумное решение, – одобрил он. – Если я прошу у тебя совета, я хочу быть уверенным в том, что ты понимаешь, что именно советуешь мне.
Тогда бы почему ему самому не рассказывать ей все?
Хлесткое замечание вертелось на языке, но Хюррем проглотила его и тут же порадовалась: поняла. Если все новости она будет узнавать лишь в мужнином пересказе – стало быть, будет глядеть на события именно его глазами. А ему нужно другое мнение.
А ведь она недооценивала его! До сих пор, зная, как ей казалось, как облупленного, даже предположить не могла, что он настолько предусмотрителен.
К тому же лишний источник информации – это тоже всегда только дополнительный плюс.
Она от души чмокнула мужа в щеку.
Он грустно усмехнулся:
– После болезни ты целуешь меня в первый раз.
Не может быть! Хотя…
– Это потому, что ты до сих пор не выполнил мою просьбу! – отшутилась она. – А обещал, что выполнишь!
– Замужество Хатидже? – Он и впрямь понимал ее с полуслова. – Только скажи, когда у тебя будут силы присутствовать на празднике, и он немедленно состоится.
– У меня есть силы, мой повелитель.
А если и нет, то отъезд Хатидже-султан придаст их Хюррем.
Он кивнул.
– Так и будет, моя радость. Отъезд Хатидже вернет тебе силы.
Хюррем похолодела. Она что, начала думать вслух?!
Султан погладил ее по голове; рука дрожала.
– Лекарь сказал мне, что твое самочувствие, возможно, было связно с тем, что тебе подмешивали яд.
За эти годы не только Сулейман – она тоже научилась понимать мужа с полунамека. Стало быть, он считает, что к ее возможному отравлению причастна Хатидже-султан. Но ничего не может поделать: она ведь сестра ему, и если благодаря «козням рыжей славянской ведьмы» султан начнет карать своих родственников – ему не усидеть на троне. Защищая Хатидже, он на самом деле защищал ее, Хюррем, и их детей.
– Знаешь что? – задумчиво сказала она. – Я хочу, чтобы у нас был еще один сын. И чтобы он был похож на тебя.
А и вправду – впервые она на самом деле хотела ребенка. В первый раз – как-то получилось… само собой; во второй – понимала, что появление еще одного наследника упрочит ее положение, только вот вместо наследника родилась малышка Михримах. А сейчас – сейчас она хотела повторить Сулеймана.
Пожалуй, единственное, о чем она не подумала, – так это о том, что Сулейман возьмется претворять в жизнь ее желание сразу же, как только услышит.
Свадьба Хатидже и Великого визиря Ибрагима состоялась через две недели. Хюррем уже знала, что вновь беременна. Еще не было никаких признаков, по которым это можно было бы установить наверняка, но – знала. Ей даже казалось, что она почувствовала сразу, когда все получилось.
И мысль о том, что через какие-нибудь девять месяцев ей снова предстоит стать матерью, настолько согревала ее, что она смотрела на Ибрагима без всегдашней неприязни. И даже посочувствовала ему: уж слишком натужно веселым и чрезмерно счастливым он выглядел, чтобы можно было заподозрить, что визирь и в самом деле рад породниться с султаном, а по совместительству – еще и своим лучшим другом. Наверное, полюбил какую-то другую девушку, но султан повелел «породниться», а султанам не отказывают.
Она сидела рядом с мужем, на резном неудобном стуле, под пышным балдахином, и, благосклонно улыбаясь, взирала на султанскую сестру, по приказу которой – может быть! – ей, Хюррем, подсыпали в еду яд и которая (вот в этом уже не было никаких сомнений) с удовольствием собственноручно затянула бы шелковый шнурок на тонкой шейке ненавидимой ею жены брата.
А Хатидже-султан светилась невозможным, каким-то горячечным счастьем. Впору было даже подумать, что влюблена до умопомрачения в своего жениха. Можно было бы подумать – если бы Хюррем точно не знала, что Хатидже-султан с Ибрагимом никогда не встречалась. Даже когда была еще не вдовой, а мужней женой.
Неужели ей так тяжко было ее вдовство, ее проживание рядом с собственными матерью, братом и сестрами? Ощущала себя приживалой? Или – так тяжело было видеть рядом с собой чужое счастье, не имея собственного?
Сейчас Хюррем могла пожалеть даже и Хатидже. Тем более что совсем скоро они обе обретут то, о чем долго мечтали: султанская сестра – мужа и собственный дом, султанская жена – отсутствие рядом ядовитой змеи.
И впервые Хюррем, независтливая и достаточно объективная в том, что касалось чужой внешности (ведь считала настоящими красавицами и Гюльбахар-Махидевран, и польскую жену, Гюльфем, и Шах-султан), впервые увидела, что старшая из султанских сестер тоже красива! Сейчас, когда не кривит рот презрительно – нет и складок возле губ, делающих ее гораздо старше, и когда глаза ее тоже чуть ли не в первый раз за эти пять лет раскрыты широко, а не полуприкрыты надменно, видно, что она похожа на свою мать. Только вот валиде, даже будучи властной женщиной, никогда лица не кривила презрительно, она просто была воплощенное величие. Может быть, потому, что валиде и в самом деле была властной женщиной, а Хатидже-султан таковой не являлась и просто пыталась подражать матери?
Кстати, говорят, валиде немного оживилась, когда услышала новость, касающуюся замужества своей старшей дочери, и впервые за время своей болезни знаками показала, чего хотела бы съесть…
Что же, пусть выздоравливает. Хюррем не хотела ей зла, да и причинила его себе валиде сама; но ее все равно было жаль, пускай она и хотела навредить своей невестке.