– Единственное, что я могу посоветовать, – проводи с ним еще больше времени. Оставь пока в покое Ильяса. Ведь Мустафа – не только старший сын, он наследник престола.

– Мустафа не унаследует после меня престол, – резко ответил Сулейман. – Наследником будет Ильяс. И я собираюсь сделать Мустафу санджакбеем Амасьи.

Санджакбей Амасьи – это практически приговор: наследник престола по традиции становился губернатором Манисы.

Хюррем испугалась. О ней говорили много всего; припишут ей еще и то, что она лишила трона сына от своей бывшей соперницы – ей не привыкать. Но вот то, что начнут говорить об Ильясе? Что он интригует против своего старшего брата? А ведь будут! Никого не остановит то, что мальчику всего десять и что он просто не знает толка в интригах!

К тому же пойдет ли мальчику на пользу то, что он уже в таком возрасте узнает, что именно он является наследником?

Может быть, лучше бы Мустафе пока отправиться в Манису? А потом, если Сулейман не передумает, его можно будет перевести и в другую провинцию…

Замечательно. Об Ильясе она побеспокоилась, потому что он – ее сын. А почему бы не подумать и о Мустафе? Не поставить себя на его место? Каково будет мальчику, который уже станет считать себя наследником, потом вдруг узнать, что это не так?! Как в этой ситуации поступить правильнее?

Хюррем снова не знала. Попросила только об одном:

– Не отправляй его пока никуда. Он действительно еще просто мал.

– Я в таком возрасте был уже взрослым.

Ту же самую фразу она не раз слышала от мамы: «В твоем возрасте я…» Неужели скоро она и сама будет говорить такие слова Ильясу, Михримах?

– Вы разные. Не надо ожидать, что он будет полностью повторять тебя. Ты Сулейман, а он – Мустафа. Твои родители – Селим и Айше Хафса, а его – Сулейман и Махидевран.

– Ты думаешь, мой отец был лучшим отцом, чем я? Он совсем не занимался мною!

– Я хотела сказать совсем не это. Твоим воспитанием занималась мать.

– Больше – наставники.

– Наставники обучали тебя. Воспитывала – мать. Своим примером. Она воспитывала тебя если не в любви, то в почтении к отцу. Может быть, ты не видел отца, не чувствовал его ласки, но, по крайней мере, о нем мать не говорила тебе плохо, верно?

– Я понимаю, – кивнул он. – Ты думаешь, что Махидевран приложила свою руку…

– Ее можно понять. Она оскорбленная, брошенная женщина. Она чувствовала себя владычицей империи, а вдруг оказалась одинокой и никому не нужной.

– Она никогда не была владычицей империи. Потому что ее никогда не интересовало, что в этой империи происходит. Ее вообще ничего не интересовало, кроме нее самой. Вот теперь у нее и есть возможность: наслаждаться самой собой наедине с самой собой.

Жестко. Даже жестоко. Но – справедливо, ведь верно? Век такой: жестокий, но честный; никто не разводит розовые слюни…

Только вот эта жесткость и эта справедливость – чем они помогут Ильясу? Мустафе?

– Поручи Мустафе какое-нибудь дело. Что-то такое, что было бы ему по плечу. Пускай его кто-то контролирует, но так, чтобы Мустафа об этом не догадался. Поручи это кому-то, кому доверяешь.

– Я поручу Ибрагиму.

– Нет, только не Ибрагиму, – быстро ответила она.

– Я думал, вы помирились.

– Мы и не ссорились. Что нам делить? Дело не в этом. Мустафа ревнует тебя к Ибрагиму. Он воспримет нормально любого, но не Ибрагима. Твой сын считает, что Ибрагим занимает в твоем сердце его место.

Сулейман покачал головой и ничего не сказал.

Через неделю шехзаде Мустафа уехал инспектировать южные провинции на предмет обнаружения злоупотреблений чиновников. Это было не совсем то, что подразумевала Хюррем, но, по крайней мере, сопровождал его Айас-паша.

Глава 23

Новый 1536 год наступал красиво. В конце декабря выпал снег, напомнив о той прошлой жизни, когда зимой выпадал снег, в доме пахло елкой и мандаринами, а на стены они с мамой цепляли вырезанные из белой бумаги снежинки.

Хюррем, прислонившись лбом к окну, смотрела на кружащиеся в вечернем небе звездочки, а видела – маму. Мама, мамусечка, жива ли ты еще? И что произошло с телом Стаськи Самойловой там, далеко, через четыреста с лишним лет?

А может…

По спине побежали мурашки. Может, та, настоящая, Стаська живет себе – и в ус не дует? Просто сознание разделилось: одна часть попала в тело Хюррем, вторая – осталась на месте. И мама со Стаськой сейчас готовят друг другу подарки, наряжают елку. А может, и не только мама со Стаськой: ведь прошло уже шестнадцать лет! Наверняка у той Стаськи уже есть муж, дети… И, уж наверное, та Стаська с ними вырезает снежинки… А она – ни разу не удосужилась! Тоже мне, мать, называется!

Она позвала служанку.

– Принесите мне ножницы и бумагу. И я хочу видеть всех своих детей.

– Ножницы? – Служанка, похоже, испугалась.

– Ножницы, ножницы! – приплясывая от нетерпения, кивала Хюррем. – Возьмите где угодно.

– Но бумага…

Бумага дорогая, ее используют только для письма… И она слишком плотная. Но все равно, все равно! Она придумала, стало быть, они будут делать снежинки!

– И еще мне нужна ткань. Белая, легкая какая-нибудь.

Служанка с вытаращенными глазами убежала.

А потом они сидели на полу, на толстом ковре, – мать и ее дети. Шестеро родных – и Мустафа, которого уже и ребенком-то нельзя было назвать, но который в последнее время сильно привязался к своей мачехе. Сидели и вырезали снежинки. Это было так мирно, уютно.

Вот оно – счастье, его можно было увидеть, пощупать, ощутить всем своим естеством: тихий домашний вечер, дети рядом. Где-то недалеко – Сулейман, решает какие-то вопросы. Мустафа наконец-то повзрослел, стал выдержанным, серьезным молодым человеком. Даже наложниц завел; впрочем, серьезное чувство его еще, по-видимому, не посетило. Скоро он поедет санджакбеем, но куда именно – Сулейман пока не решил. Вроде бы у мальчика нет даже в мыслях, что он может унаследовать отцу. Смешно – она старше Мустафы всего на десять или одиннадцать лет, а относится к нему как к сыну.

Да и политическая ситуация, насколько Хюррем могла ее отслеживать, ее вполне удовлетворяла: Священная Римская империя разваливалась на части. Протестантская часть страны поддерживала Англию; когда началось восстание в Западной Фландрии и имперские войска были брошены на его подавление, англичане решили поддержать «братьев по вере» и высадили десант неподалеку от городка Брюгге. Испанские армии предали и ударили «в спину». Имперская армия оказалась разбитой; но англичане тоже долго не продержались: «братья-протестанты», умело подогреваемые специально разосланными по всем остаткам Империи французским королем «агитаторами», просто вымели из страны «иноземных захватчиков». После чего Фландрия потребовала независимости, а вслед за нею – Брабант и некоторые другие провинции.