— Всем известно, что они называются усы, папочка, — высокомерно заявила Меган.
— Броуди не знала этого, да и ты тоже, когда тебе было два года, — возразил Том.
— Спорим, знала?
Том не ответил. Иногда на Меган лучше было вовсе не обращать внимания.
Молли пошла проводить мистера О’Рурка до дверей, когда ему пришло время возвращаться в офис.
— Я очень рад, что у тебя все так хорошо устроилось, Молли, — сказал он, пожимая ей руку. — Здесь, у нас, ходили всякие грязные слухи после того, как ты так внезапно сбежала со своей сестрой. Кстати, твой муж — очень милый молодой человек, и я уверен, что он заботится о тебе.
— Он лучше всех на свете, — заверила его Молли на прощание.
В тот же день после обеда она повела детей в монастырь, чтобы показать их монахиням, которые принялись суетиться вокруг девочек, как это делают взрослые женщины, не имеющие собственных детей. Они целовали их, гладили по плечам и наперебой восклицали, что девочки Молли — самые замечательные из всех, которых они когда-либо видели, а Джо — просто очаровательный карапуз.
Перепуганная Броуди спряталась за юбку матери и высунулась оттуда только тогда, когда сестра Франциска принесла куклу, которую связала для рождественского благотворительного базара. Меган от куклы отказалась, заявив, что уже вышла из этого возраста, чем заслужила взрыв восторженного смеха. Монахини стали уверять Молли, что ее старшая дочь умна не по годам.
Наконец Молли ушла, утомленная, но довольная. Когда они вернулись домой, Патрик уже пришел из школы, и на весь остаток дня и вечер Меган лишилась дара речи — надо отметить, к всеобщему облегчению.
Том и Финн стали лучшими друзьями. Напрочь исчезли следы враждебности, которую Финн когда-то питал к своему зятю. Теперь он лишь сдержанно улыбался, когда Том принимался хвастать своими успехами на полицейской службе.
На третий день их пребывания в Дунеатли мужчины предложили присмотреть за детьми, пока их жены прокатятся в Килдэр за покупками. Молли приготовила бутылочку с кашей для Джо и оставила ее в кладовке, а потом вместе с Хейзел села на автобус, отправлявшийся в половине девятого.
— Без детей я чувствую себя очень странно и непривычно, — призналась она Хейзел, когда небольшой одноэтажный автобус покатил по извилистой дороге к Килдэру.
— Я тоже. Кажется, мне недостает чего-то важного, словно я лишилась руки или ноги.
— Интересно, а будем ли мы когда-нибудь испытывать к ним иные чувства? — подивилась вслух Молли.
— Очень на это надеюсь. Особенно когда мне стукнет лет этак восемьдесят, — рассмеялась Хейзел. — Полагаю, наступит время, когда они вырастут и перестанут в нас нуждаться, и тогда мы сможем заняться тем, о чем давно мечтали, — например, переплыть Ла-Манш. Какой-то женщине несколько лет назад это удалось.
— Или стать членом парламента.
— Или научиться управлять самолетом.
— Или подняться на Эверест. Кто-то из женщин сделал это.
— Но сегодня давай забудем о том, что мы — матери, обремененные оравой маленьких детишек, — твердо заявила Хейзел, — и не будем думать ни о ком, кроме себя, то есть после того, как купим детям сладостей. Я лично намерена подобрать себе зимнюю шапочку: старую съела моль.
— А я куплю шерсть, чтобы связать себе джемпер с пестрым рисунком на груди.
День выдался чудесный. Они заглянули в кофейню, чтобы сначала выпить чаю, а потом и пообедать: им подали ростбиф с йоркширским пудингом и яблочную шарлотку со взбитыми сливками на десерт. Хейзел настояла на том, что заплатит за угощение, и тогда Молли купила ей вязаные перчатки в тон новой голубой шапочке.
Обратно в Дунеатли они вернулись трехчасовым автобусом, раньше, чем планировали, причем обе не собирались признаваться в том, что беспокоятся о детях — и, как выяснилось, не напрасно.
Джо самым решительным образом отказался притрагиваться к своей бутылочке с молочной смесью и ревел не переставая. Бабблз поцарапал Меган, и той расхотелось иметь котенка, особенно если его зовут Одуванчик, что чрезвычайно расстроило Броуди, и она зарылась лицом в подушку. Киран залез на дерево в саду и наотрез отказывался слезать, пока не вернется мать, а Оэн ушиб ногу, пытаясь присоединиться к брату на ветке.
— Слава Богу, ты дома, Молл.
Обычно аккуратно причесанные волосы Тома торчали во все стороны, словно он пытался выдрать их с корнем, а Финн, казалось, за несколько часов постарел на двадцать лет. Оба ни на минуту не поверили в то, что для их жен это был бы самый обычный день.
— Думаю, Ла-Манш и Эверест подождут, верно, Молл? — пробормотала Хейзел, губы которой неудержимо кривились в лукавой улыбке.
— Похоже, ты права.
Молли подхватила плачущего сына и устремилась с ним наверх, чтобы покормить. Меган и Броуди она займется чуть позже, и только потом наступит черед Тома.
Отпуск получился на редкость приятным, пусть и отчасти беспокойным. Молли навещала старых друзей, стараясь проводить с Тедди и Айданом столько времени, сколько могла выкроить. Том и Финн каждый вечер заглядывали в паб, предоставляя им с Хейзел возможность поговорить о жизни со всеми ее взлетами и падениями. Неизбежно разговор заходил и об Аннемари, и о Докторе. Молли заявила, что, как ни старается, не может представить себе, чем занимается сестра в Нью-Йорке.
— Если она в Нью-Йорке, разумеется. С таким же успехом она может находиться где угодно. — Что же касается Доктора, то она затруднялась сказать, какие чувства к нему испытывает. — Он не был плохим отцом, — доверительно сообщила Молли, — хотя никогда не баловал нас и не играл с нами так, как Том — с нашими детьми или Финн — со своими. Пожалуй, смерть мамы стала для него ударом, от которого он так и не оправился.
— Слишком уж ты великодушна, Молли, — бросила Хейзел. — То, как поступил Доктор с тобой и твоей сестрой — преступление. Будь моя воля, он бы дорого заплатил за это.
— Разве можно быть слишком великодушным? И разве не Христос сказал: «Прости их, Господи, ибо не ведают они, что творят»?
— Он также сказал: «Мне отмщение, и аз воздам».
На следующий день Молли в одиночестве отправилась на могилу Доктора. Она знала, что Финн после долгих и мучительных размышлений решил не хоронить его рядом с мамой, что в свое время вызвало в деревне новую волну сплетен.
Кладбище лежало за церковью Спасителя, в которой Молли приняла первое причастие и где состоялась ее конфирмация (она выбрала имя Тереза). На могиле она обнаружила простую белую плиту, на которой золотом были высечены имя и фамилия Доктора, год рождения и год смерти. Эпитафия отсутствовала. Не было и обычных изречений вроде «Горячо любимому отцу» или «Скорбим безмерно». Между гладкими белыми камешками гравия пробивались сорняки, и Молли вырвала их, а потом положила на могилу одну розу из букета, который приготовила для матери. Она попыталась вспомнить приличествующую случаю молитву, но так и не смогла.