Крячко присел и потрогал пальцами края отверстия. Потом он вытащил из кармана связку ключей, на которой вместе брелока висела миниатюрная рулетка. Вытянув металлическую ленту, Крячко опустил ее в отверстие в земле, сразу же вытащил оттуда и показал Гурову.
– Двадцать два сантиметра, – заявил Стас. – Ямка свежая. Если бы была старая, то кратковременный дождь ее не размочил бы. Земля так и осталась бы спрессованной. Столбик он не забивал, а вдавливал руками. Очень уж не любит наш жуткий убийца привлекать к себе внимание.
– Надо будет ребятам сказать, чтобы опросили водителей да вон на стоянке поговорили со сторожами насчет таблички, которую преступник тут оставлял. Ведь ночью ее хорошо должно быть видно с дороги, иначе просто нет смысла устанавливать. Уверен, что днем тут ничего не было, а потом, уходя, он ее забрал.
– Ладно, и это проверим, – заверил Крячко товарища.
– Слушай, Стас, нам надо ночь здесь посидеть, посмотреть, как народ ходит, в какое время, сколько, вообще осмотреться.
– Это уже запланировано. В девять вечера ко мне Владик подойдет. Мы с ним собирались…
– Я с вами, а пока смотаюсь к жене. Три часа погоды не сделают.
– У Марии что-то сложное?
– Нет, не думаю. Просто Жорка Иноземцев по телефону как-то туманно все преподнес. Да и так я уже у нее два дня не был.
– Может, ты тогда?..
– Нет, Стас, к девяти буду. Я же сказал.
Гуров вошел на территорию клиники и сразу увидел Машу в окне. В сердце немного царапнуло. Она ждет, но не звонит, потому что знает, что беспокоить мужа в рабочее время не стоит. Мало ли какая у него ситуация. Вот и терпит.
Сегодня Лев Иванович позвонил ей и сказал, что заскочит на часок. Маша ответила коротким «хорошо». Жена так произнесла это слово, что он всеми струнами души почувствовал, как она улыбнулась.
Георгий Николаевич сидел в кабинете с видом человека, который давно бы уже ушел домой. Но вот из-за некоторых неорганизованных полковников ему приходится сидеть тут и ждать.
– Фу-у, извини, Жорка, – заявил Гуров, ввалившись в кабинет главного врача. – Честное слово, не по своей вине. Сам знаешь, какая у меня работа.
– Ну-ну!.. – Иноземцев попытался увернуться от Гурова, пытающегося его обнять. – Перестань, Лева. Что ты, в самом деле. Давай я тебе все расскажу, да и поеду домой.
– Давай. – Гуров приготовился слушать.
– Я тебе по телефону сказал…
– Стой, Жорка! – Лев Иванович замахал руками. – Имей в виду, что из телефонного разговора я ничего не понял. Давай с начала и самую суть. У Маши что-то нашли?
– Нет. Почему сразу «нашли»? Просто появились подозрения на диабет, но потом все разъяснилось. Ты же знаешь, что диабет бывает разных видов и возникает по многим причинам. Господи, как на пальцах объясняю!
– Не надо на пальцах, – заявил Гуров. – Ты главное скажи. Все нормально?
– Да, нормально, – заверил врач. – Только с обменом веществ у нее проблемы. Сейчас это не имеет особых последствий, но потом может сказаться. И вот тогда диабета не избежать. Понял?
– Люблю я тебя, Жорка! – Гуров все же кинулся к Иноземцеву и обнял его. – Ты даже не представляешь, что бывают такие минуты в жизни человека, когда он простую хорошую новость о том, что жена здорова, воспринимает как величайшее благо, дарованное небесами.
– Вот это ты загнул, – восхитился Иноземцев. – А еще говорят, что ваша работа – это очень большая грязь, что у вас люди душой черствеют.
– Врут, Жора! – заверил Гуров. – Брешут, очерняют, умышленно напраслину возводят.
– Да? – с сомнением переспросил Иноземцев. – Ну, может быть. Теперь ты меня отпускаешь? Вот до чего дожил! В своем же кабинете у мужа пациентки спрашиваю разрешения.
– Это все потому, Жора, что ты очень добрый человек, – почти нежно сказал Гуров. – Ты настоящий хороший врач, доктор по сердцу, как говорят в таких случаях дети, а они всегда правы. Врач, лечащий сердца людям, не может быть злым.
– Иди! – Иноземцев кивнул в сторону двери. – Да и я пойду.
Поржав руку врачу, Гуров вышел из кабинета и двинулся в сторону палаты, где лежала Маша. Настроение у него было странное. Если думать о работе, то все пока шло из рук вон плохо. Но именно на этом фоне встреча с женой, сообщение врача о том, что с ней все в порядке, были до такой степени приятными, что сыщик улыбался на ходу.
Ведь пройдет еще час, и он снова вернется к трупам, отрезанным головам и рукам, к лужам крови. Полковник полиции будет все это обсуждать с коллегами точно так же, как пивовары говорят о сортах солода, а кондитеры – о сливочном креме. Весь его выход из мира грязи в среду чистых людей закончится очень быстро.
– Замотался? – Маша обняла его за шею, и они стояли так посреди палаты.
От жены пахло родным, чем-то привычным, успокаивающим.
– Ну и как ты тут? – Лев Иванович отстранился и посмотрел Маше в глаза. – Я поболтал сейчас пару минут с Жоркой Иноземцевым. Он меня уверял, что анализ крови у тебя во всех отношениях нормальный. Но доктор предлагает тебе еще чуть-чуть здесь полежать, понаблюдаться.
– Противный он! – Мария улыбнулась. – Этот злой волшебник хочет нас разлучить.
– Он очень добрый, Маша. Из редкой категории людей, которые вообще не умеют сердиться. Представляешь, совсем не могут?
– Так не бывает. – Женщина вздохнула. – Это опять сказка. Люди многое способны переносить, они могут чему-то научиться, но только у них не получается оставаться добрыми вечно. Жизнь все равно их ломает и калечит. Она учит нас злиться, ненавидеть друг друга.
– Так в театре, а в жизни все иначе.
– А в жизни, мой полковник, все еще хуже. Я вот сегодня в который раз пересмотрела фильм «Парень из нашего города». Вроде про войну, а такой славный. Это потому, что главный герой был добрым. Но он ведь не всегда, не везде, а только дома, со своей женой, с друзьями, а в бою!..
– Помню. – Гуров улыбнулся. – Он земляка со знаменем в руках на смерть посылал. Люблю я Крючкова.
– Все шутишь, а если серьезно, то стоит памятники ставить тем актерам, которые так сыграли солдат времен войны. Они, как никто другой, прочувствовали всю трагедию того времени, ту боль, тот подвиг.
– Я не особенно и шучу, – ответил Гуров, садясь на стул напротив жены. – Я даже больше тебе скажу. Я рад, что у нас люди преклоняются не просто перед конкретным подвигом кого-то из солдат той войны. Мы понимаем, что четыре года войны – это уже подвиг. Пережить такое может не всякий, а у нас миллионы выдержали.
– Наверное, это было страшно. – Мария вздохнула.
– Я тут вижу и еще одну сторону медали. Ты только представь людей того времени. Простые дядьки с заводов, мужики из колхозов, инженеры и ученые. Представь их, веселых, счастливых, зачастую отцов семейств, которых война кинула в окопы. Им выдалось сложное испытание. Они ведь не просто шли долгие годы рядом со своей смертью, а все это время убивали людей, Маша. Ты только вдумайся. Да, это была священная ненависть, но лишить человека жизни способен не всякий. Они все убивали, ходили в атаки, схватывались в рукопашной. Я как-то давно разговаривал с одним фронтовиком. Он говорил, что ничего не видел на войне страшнее рукопашной. Знаешь почему? Потому что жутко видеть, как люди превращаются в зверей, массовое убийство любой ценой, каким угодно оружием, которое подвернулось под руку. Стрелять из окопа по фигурам, которые перебегают перед тобой в поле, – это одно, а рукопашная…