Крашенная в белый цвет и в крупных кудрях женщина что-то вполголоса рассказывала старшему опергруппы, кутаясь в вязаный жакет, хотя в театре было не холодно. Он заметил Заречного, идущего по залу, пошел навстречу, оба поздоровались за руку.
— Тут кое-что убрали со сцены, — сразу обратился Степа ко всем. — Верните на место стол и кресла.
Рабочие ринулись за кулисы, принесли мебель. Стол оказался пуст.
— Кто трогал со стола посуду? — строго спросил Степа и объяснил старшему опергруппы Микулину: — Я был на спектакле. Граждане, кто трогал посуду?..
— Я… — заблеяла пожилая женщина, испуганно мигая веками.
— Послушайте, — кисло протянул Микулин, — разве не смотрите кино? Разве не знаете, что трогать в таких случаях ничего нельзя?
— Но… понимаете… — продолжила та, — у нас выстроен поклон. Как только дают последнюю реплику — идет занавес, а мы за занавесом… тоже идем. Мы должны убрать реквизит и мебель… Это поставлено режиссером. Актеры кланяются уже на пустой сцене… Я и забрала со стола… чтобы рабочие не разбили посуду… она дорогая.
— Но актеры кланялись перед занавесом, — припомнил Степа.
— Да, сегодня, — подтвердила женщина в кудряшках. — Потому что Ушаковы не встали после… а обычно они встают и идут на поклон…
— Где она? — тихо простонал Микулин. — Посуда где?
— Принести? — и старушка живо побежала за кулисы.
— Стойте! — остановил ее Микулин. — Теперь лучше не касайтесь никаких предметов, вам понятно? (Старушка несколько раз подряд кивнула.) Граждане, никто не должен касаться предметов на сцене и за кулисами. Мда… Уфффф! А теперь просим всех покинуть сцену. Идите к себе… где обитают ваши артисты? — спросил кудряшку.
— В гримерках, — отрапортовала та.
— Вот туда и идите. Освободите место для работы.
— Мы ничего не заметили, — оправдывалась за всех кудряшка. Она была еще и маленького роста, но с внушительным бюстом. — Вернее, заметили потом, когда они не поднялись. А сначала не заметили. Я помощник режиссера, слежу за порядком на спектакле, вдруг слышу — не те реплики. А я даю команду осветителям и звукорежиссеру. Они лишь по моей команде меняют свет и музыку. Смотрю в пьесу — не то говорят, Фердинанд вообще ни слова, лежит…
— Идите, — снова приказал Микулин.
Артисты и все прочие, с опаской поглядывая на трупы, побрели за кулисы. Микулин, дождавшись, когда они освободят сцену, повернулся к Степе, указал подбородком на два тела:
— Ты ничего не заметил во время спектакля?
— Честно скажу, даже не догадался, что они на самом деле… Думал, играют. Понимаешь, они выпили лимонад с ядом. Я этого момента не видел…
— Ты же смотрел! — обалдел Микулин.
— Выслушай сначала. Я не видел, как они пили, потому что дремал. Моя Янка видела, она в машине, может рассказать подробно. Позвать?
— Зови, — махнул рукой Микулин, которому жутко не хотелось заниматься этим делом, да ничего не попишешь, придется. Ему тридцать восемь, время к пенсии несется, а за долгую службу подобные ситуации надоели. Да и сердце пошаливает без положительных эмоций. Где ж им взяться, положительным эмоциям, при такой работе?
Через пару минут Яна шла по центральному проходу, разделявшему зал на две половины, с неописуемо важным видом. Ступив на авансцену, резко затормозила перед трупами, ахнула и прикрыла рот ладошкой. Да и как тут не ахнуть?! Только что видела актеров живьем, а теперь они…
У обоих были открыты глаза, на лицах толстый слой грима, особенно у женщины, румяна, тени. Она лежала на спине, раскинув в стороны руки и опустошенно уставившись вверх. Актер покоился на боку, устремив взгляд исподлобья за кулисы. Из-за грима актеры выглядели манекенами, а не людьми, небрежно брошенными куклами. Гнетущая атмосфера, какое-то непонятное напряжение, витавшее в воздухе, да оперативники, исследующие площадку и тела двух актеров, ясно говорили: здесь, на сцене, произошло нечто страшное. Но что?
— Яна, расскажи-ка тот момент, когда они пили яд, — попросил Микулин.
— Они по-настоящему выпили яд?! — едва выговорила Яна, еще не оправившись от шока.
— Этого пока никто не знает, — промолвил Микулин, лениво прохаживаясь по авансцене. — Но оба умерли во время спектакля. Меня интересует все, что они делали до этого. Рассказывай.
— Он, — указала она глазами на актера, игравшего Фердинанда, — кинул в бокал лимонада яд…
— Как кинул? Куском? Влил? Высыпал? — забросал вопросами девушку Степа.
— Ты же сам видел… — недоуменно протянула Яна.
— Я забыл, — нашелся он.
— Он высыпал белый порошок. Бокал стоял на столе… такой большой бокал, из прозрачного стекла. Так вот Фердинанд подошел к нему и высыпал. Это было хорошо видно, мы ведь в пятом ряду сидели. Потом выпил половину. Вот так, — повернулась Яна и поднесла ко рту воображаемый бокал. — Боком к нам стоял и пил. Затем заставил выпить Луизу. Она пила медленно, красиво пила. Мне так плакать хотелось, когда она пила. А после стала умирать…
— Эй, кто-нибудь! — крикнул Микулин за кулисы. Мигом примчалась кудрявая блондинка с бюстом. Явно подслушивала, потому что так быстро примчаться можно было, только стоя вблизи сцены. — Нам нужен бокал, из которого пили артисты. Где он?
— В реквизиторском цехе у Олимпиады Яковлевны, — выпалила кудряшка.
— Проводите нас к ней. А ты, Яна, иди. Ребята, — обратился он к милиционерам, — составляйте протокол, фотографируйте, а Петрович пойдет с нами. Бокальчик надо… Ай, да там теперь пальчиков море.
Петрович — криминалист со знаком качества. Это пожилой, подвижный, умный и красноречивый человек с плешью на голове в окружении седых волос, почему-то всегда торчащих в разные стороны. Многие утверждают, что ему по силам раскрыть преступление без следователей и оперативников. Конечно, подобное утверждение не что иное, как комплимент, тем не менее знания у него колоссальные и в разных областях, но касающихся его деятельности. Он оторвался от трупов, последовал за кулисы.
— А можно с вами? — попросилась Яна.
— Нельзя, — отрезал Степа. — Жди меня в машине.
Вспыхнув, Яна ушла, как и пришла, прошествовав по залу. Кудряшка с бюстом повела Степу, Микулина и Петровича узкими и темными переходами, доверительно докладывая:
— Олимпиада Яковлевна заведует реквизиторским цехом, сегодня не ее спектакль, но вела она…
— Что значит — вела? — осведомился Степа.
— Ну, готовила все, что актерам требуется по сценарию, что они пьют или едят. У нас два реквизитора, за каждым закреплен спектакль, который они обслуживают. Так все работают: парикмахеры, одевальщицы, помрежи… то есть помощники режиссера. Прикиньте, не успеешь глазом моргнуть, а Олимпиада уже все убрала. Как метеор. У нас из-за нее постоянно накладки! Все время забирает то, что еще нужно на сцене, и уносит в цех. Домой торопится! В семьдесят лет и торчала бы дома… Мы пришли.