И высказал сомнение:
— Логичнее было бы убрать директора, вы не считаете?
— Нет, — уверенно и с максимальной категоричностью ответила Люся. — Ушаковы ничего не боялись, шли напролом. Правда, Виталька последнее время сник, но я связываю его пассивность с увлечением Анной. Шесть лет велась непрерывная война с Эпохой и Юликом. Мне передал верный человек, как мэр на последнем совещании сказал, что если не прекратится война в театре, то нас весной расформируют. Значит, все останутся без работы. Но, чтобы прекратить войну, нужен разумный компромисс. Эпоха компромиссов не приемлет. Она не знает, как это делается, к тому же у нее синдром паука — пока мух не перебьет, не успокоится. Ушаковы не упали на колени, потому что их довели до последней черты, когда им терять уже было нечего. Остался один выход — убрать в первую очередь Ушаковых, потом и остальных пощелкать. Если их опять сократить, значит, вновь суды замаячат на горизонте, следовательно, и скандалы. Видите, идет борьба за место под крышей театра.
— Вы начали с Подсолнуха и Швеца, а свели все к директору, — запутался Степа.
Кандыков открыл рот, чтобы высказать свои соображения, но Люся его опередила:
— Сеня и Юлик хотят в директорское кресло, а Эпоха не хочет терять свое место. Опять же, она могла потерять его, если б продолжилась борьба с Ушаковыми — при расформировке театра увольняются все работники, так? Получается, уничтожить непокорную парочку выгоднее. Подбросить яда — это лучше, чем суды. Поди, найди отравителя!
— Тогда… кто же мог выполнить ее заказ?
— Подсолнух, — не задумываясь, выдала она.
— Подождите, — никак не мог сообразить Степа. — Он же со Швецом…
— А ему не привыкать работать на два фронта. Юлик победит, Эпоха победит — он всегда в выигрыше останется при любом раскладе. А там и сам победит.
— Ну, а вас видел Подсолнух в тот момент, когда вы заметили его у стола?
— Нет, — усмехнулась Люся. — У меня привычка ходить на цыпочках во время спектакля, я вышла из-за задника бесшумно. Еще постояла некоторое время, глядя, как он реквизит перебирает, после ушла в гримерку на второй этаж.
— А вы никого не встречали у реквизиторского стола? — спросил Степа Кандыкова.
Тот, усиленно вспоминая, покачал головой:
— Может, и встречал, но не обратил внимания. Я же не знал, что готовится преступление.
Степан отметил, что Кандыков вел себя странно. Он то вставал, словно забыл что-то сделать, то садился на диван после короткого топтания на месте. Создавалось впечатление, будто Кандыков намерен бежать сию минуту куда глаза глядят. Чего или кого он боялся?
— Вы разделяете мнение вашей коллеги? — снова обратился Степа к нему.
— В общем-то да… — вздохнул тот. Степа смотрел на Кандыкова пристально и без всякого выражения. Евгений смутился. — Люся правильно изложила, но не сказала самого главного. Многолетняя война в театре привела к развалу, мы превратились в плохую самодеятельность. Эра, Юлик, Сеня — это люди, которые не остановятся ни перед чем. А когда обозначилась реальная угроза закрытия театра, тут и пошло-поехало. В этом смысле правдолюбцы Ушаковы всем мешали. Представьте такой поворот: Эпоху снимают, Подсолнух и Швец начинают борьбу за кресло, агитируют проголосовать в свою пользу. Думаете, Ушаковы молчали бы? Никогда. Мешали они, мешали.
Степа встал, из блокнота вырвал листок, написал номер телефона и протянул Кандыкову. Один из важных вопросов оставил напоследок:
— Да, не скажете, кому в театре мешает Клавдия Овчаренко?
— Подсолнуху! — выпалила Люся. Вот кто настоящий сыщик, все и про всех знает. — Клавка же тряпка Юлика. На художественном совете Сеню и Юлика одновременно выдвинули на звание, а представить к званию следовало только одного из них, ну разнарядка такая была — только одного. Голоса разделились, Клавка и отдала решающий голос Юлику. Представьте, унижение: Сенька в этом театре отпахал всю жизнь, а звание получил только недавно. Он не прощает несправедливости к себе.
Степа попрощался и в раздумье спускался по лестнице, когда его сверху окликнула кудряшка:
— Погодите…
Анна прошла в комнату, с опаской косясь на Юлика. Впервые ощутила животный ужас перед человеком, неосознанную опасность, впервые не знала, как себя вести.
Швец был для нее должностным лицом и партнером на сцене, не более. Он приглашал ее на посиделки в своем кабинете, но никогда не опускался с высоты своего величия, чтобы поговорить с ней, он игнорировал ее, отчего было неприятно и неловко. На посиделки ходила лишь потому, что там бывал Виталий Ушаков, в которого влюбилась без памяти.
Как объяснить всем этим людям, бросающим на нее осуждающие взгляды, что она не завлекала в сети Ушакова? Видеть и слышать его — все, этого было достаточно. Анна не кокетничала, не строила глазки, она просто любила его, любила всем сердцем, вернее, пожалуй, не скажешь. И изо всех сил сдерживала себя, твердила: он женат, никаких пошлых интрижек между нами не будет. А потом начались репетиции.
Подающий надежды режиссер из столицы, о котором, правда, никто ничего не слышал, требовал натуральности, жизненной правды, иначе зрителя не привлечь в театр. Он почти раздел Анну, она боролась со стыдом, однако выполняла требования режиссера. Очень хотелось играть в паре с Ушаковым, тем более что Анна получила возможность открыто говорить о своей любви. Но откровенные мизансцены, которые режиссер придумал для спектакля, заставили Аннушку мучительно и сладостно страдать. Она поняла, что просто-напросто умирает в руках Ушакова, пьянеет без вина. Аня жила от репетиции до репетиции, не замечая окружающих. Ночью видела эротические сны, где она и Виталий играли главные роли. Если бы Ушаков проявил сдержанность, она не посмела бы встать между ним и Леной, но он тоже увлекся. Именно увлекся, вспыхнул, как искра, а потом быстро потух.
На премьере в конце сезона после сцены «полового акта», когда круг на сцене повернулся и увез их от зрителя на задний план, Виталий продолжил целовать Аннушку. Им предстояло переждать небольшую картину, затем вновь «выехать» на круге к зрителю. Все десять минут они непрерывно целовались, и хорошо, что Ушаков не захотел большего, Анна не устояла бы. Спектакль доиграла как в тумане. После банкета Ушаков пошел провожать ее и остался на ночь…
Значительно позже Аня узнала, что откровенные мизансцены — требование Юлика. Руководитель творческого состава приказал переплюнуть кино, где голые девки уже приелись, а вот посмотреть на живую обнаженную натуру обязательно придут. Анна усматривала в этом некий тайный замысел, но никак не могла раскусить, какую именно цель преследовал Юлик. Она по возможности старательно избегала его.
Всегда аккуратный, в наглаженных и чистых рубашках, в галстуке и костюме, Юлик почему-то ассоциировался у нее с липкой и бесформенной массой. И сейчас, стоя перед ним, она наконец поняла, что этот человек похож на спрута, у которого нет лица, лишь глаза вращаются; он прячется в тени, чтобы однажды выбросить щупальца, обхватить ими жертву и задушить. Зачем он выполз из тени, зачем пришел к ней?