– Сегодня подают только шампанское и фрукты. И никто не платит.
– А если я захочу сделать взнос на счет десятого внука юбиляра?
Официант нагнулся к Олегу и шепнул ему на ухо:
– Это к Артур Ивановичу. Он у нас казначей Мони.
В половине десятого все места были заняты. Голенев увидел много знакомых лиц, его тоже многие узнавали. Клиенты кивали друг другу, но вели себя весьма сдержано. В качестве гостей маэстро они выступали редко и немного смущались. Наконец появился сам юбиляр со скрипкой в руках. Для него на террасе соорудили небольшую трибуну, и старик ловко на нее вбежал:
– Дамы и господа, разрешите поблагодарить вас за внимание к моей скромной персоне. Но как вы понимаете, всякий еврей не упустит своей выгоды. Я тоже ее не упущу. Поскольку вы пришли на мой праздник, музыку сегодня заказываю я. А вам, даже если она покажется не очень веселой, придется сидеть и слушать. – Гости захлопали. Моня Корзон поклонился, установил скрипку под подбородок, и поднял смычок: – Итак, Лист. Цыганская рапсодия. – И заиграл.
Голенев никогда раньше не слушал серьезную музыку на концертах. Иногда по радио передавали мелодии, которые ему нравились, но взять и самому пойти на подобный концерт ему в голову не приходило. А сейчас они сидел на террасе, вокруг росли пальмы, над ними мириадами звезд светилось южное небо и звучал Лист. Они с Тоней вдруг почувствовали, что у обоих из глаз потекли слезы. Проникновенный, живой и чуть надрывный голос скрипки проникал в душу. Все вокруг стихло. Даже цикады не мешали музыканту. Моня парил над миром и владел им.
Когда скрипка смолкла, еще звучала опьяненная ею тишина. Потом началось невероятное. Люди не просто хлопали, они бесились, вскакивали с мест, бежали к скрипачу, дергали его за фалды фрака, пожимали руки. У многих глаза покраснели от слез.
– Олег, надо было купить цветов. – Шепнула Тоня. Он понял и подозвал официанта. Тот кивнул. Оказывается, предусмотрительный Грек заготовил розы. Они в подсобке. Голенев расплатился и попросил принести цветы к последнему выходу маэстро.
Моня продолжал творить чудеса. Он играл Равеля, Паганини, Брамса, Сарасате, цыганские напевы Дворжака. Успех он имел ошеломляющий. Никто не думал, что под личиной ресторанного «менестреля» прячется большой виртуозный музыкант, способный донести до людей, в общем далеких от серьезной классической музыки, голос великих певцов мира.
Олег с Тоней шли домой обнявшись. Они молчали, потому что в них еще звучала музыка старого еврея. Так они дошли до своего домика, постояли у моря, которое тихо подгоняло к ним кружевную волну, потом уселись на камень и долго смотрели на бездну воды и неба, а в душе у них продолжала петь скрипка.
На следующее утро Голенев собрал небольшой совет. Сергей Скворцов и Степан Хорьков выслушали рассказ Олега о требованиях чиновников и его неудачной попытке пресечь их с помощью спецслужб.
– Не знаю, что тебе и сказать… – Скворцов легко бы расправился с бандитами, но воевать с белыми воротничками он не никогда не пробовал.
– А что, если их припугнуть? – Предложил Степан.
– Как? – Не понял Олег.
– Просто. Отделать всех по очереди, чтоб не повадно было.
– Избить городское начальство? – Изумился Олег. – Такое решение, при всей его гениальной простоте, бывшему афганцу в голову не приходило: – Ты спятил?
– Почему? – Возразил Хорьков: – Они народ трусливый, наделают в штаны и успокоятся.
– Нет, милый. Они не успокоятся. За ними власть, милиция.
В это время открылась дверь и крепкий охранник с татуировкой «Чирик» на правой руке принес минеральную воду:
– Простите, Олег Николаевич, Лина отошла, просила меня вас напоить.
– Спасибо, моряк. – Поблагодарил Голенев и, дождавшись, когда за охранником закроется дверь, продолжил: – Нет, мужики, бить чиновников мы не будем. Я попробую еще раз переговорить с Марджаковым. Наверное, придется обратиться в областное управление. Потому что в районе все слишком хорошо знакомы и между собой перевязаны.
На этом Олег совещание прекратил. До срока, назначенного Лапочкиным, еще оставалось несколько дней, а текущие вопросы нужно было решать сегодня. Он и не предполагал, что любознательный охранник, воспользовавшись отсутствием Лины, спрятался за дверью, внимательно все выслушал, и как разобраться с чиновниками, уже решил.
Супруги Постниковы долго не могли заснуть. Тихон, лежа в постели, думал, какую линию поведения выбрать ответом на статью в газете, и решил вообще никак не реагировать. Турки уже заканчивали нулевой цикл стройки, и его гораздо больше волновало то, сумеет ли Олег вовремя выслать очередной взнос строительной компании, чем предвыборная возня потенциальных соискателей его кресла. Но Татьяна так не считала.
– Люди расценят твое молчание как слабость и неспособность оправдаться. Ты должен отреагировать на выпад, иначе ты не политик.
На следующее утро Постников выступил по местному радио. Речь мэра транслировалась не только в домах глуховчан, но его слушали и на улице, Спокойный, немного застенчивый баритон Тихона звучал на площади Ленина, на рынке, в здании автовокзала. Пешеходы останавливались под репродукторами, как некогда во времена советов, когда черная тарелка олицетворяла голос Кремля.
Тихон говорил, что не может запретить представителям нового кооперативного движения участвовать в общественной жизни города. Если человек хочет пожертвовать свои деньги на всеобщее благо, это его право. А бандит он или честный гражданин, должны решать суд и прокуратура.
Мэр уложился в полчаса, но высказал все, что думал. Реакция на его выступление не заставила себя ждать. На следующие утро перед зданием администрации собралась толпа в несколько тысяч человек. Горожане несли плакаты «Постников, мы с тобой»! «Гнида Прудкин убирайся из города»! «Даешь завод цемента»!
Мэр вышел к людям, поблагодарил их за понимание его забот и чаяний и попросил всех разойтись. Что и произошло, но не сразу. Горожане желали выпустить пар и устроили импровизированный митинг. Мэр на всякий случай позвонил начальнику милиции и приказал у газеты «Новости Глуши» выставить охрану. По настроению митингующих вполне можно было ожидать, что часть толпы направится бить стекла редакции. Полковник Курдюк выслал наряд из шести милиционеров и кинолога с овчаркой Пальмой. Сука преклонного возраста опасности для горожан не представляла, но психологическое воздействие оказать могла. Однако до погрома цитадели городской прессы дело не дошло, и Пальму вернули в собачник.
К обеду страсти утихли, и толпа рассосалась. Постников решил, что может покинуть кабинет и сходить домой пообедать. Но секретарша Юля доложила, что к нему рвется посетитель – «Он не называет себя, но уверяет, что пришел по очень важному делу». Тихон посмотрел на часы и велел посетителя к нему запустить.
В кабинет вошел высокий мужчина с окладистой бородой и лицом человека, который уже несколько дней не брал в рот спиртного. Мэр указал ему на кресло и попросил долго не задерживать: