Главарь быстро огляделся — так делает человек, желая убедиться, что его не могут подслушивать. Главарь снова заговорил, едва заметно и, может даже, непроизвольно для себя понизив голос:
— Я даю тебе слово самурая, что отпущу тебя, если ты скажешь правду. Скажи — лежит на берегу корабль с товарами на самом деле или его там нет? Все, о чем ты рассказал, похоже на правду. Но точно так же это может быть ложью. Конечно, я должен буду наказать тебя за ложь. Я обещаю — признайся сейчас, и наказание не будет чрезмерно суровым. Я отрублю три пальца на той твоей руке, что не держит оружия. После чего отпущу.
«Понятно, что ему неохота тащиться в такую даль впустую, — невесело усмехнулся про себя Артем. — А главное, он боится, что какой-то гайдзин обведет его вокруг пальца. Так и авторитет в разбойничьей среде может пошатнуться. Но хочется, хочется ему хапнуть сказочный куш, хочется и колется. Может быть, размечтался выкупить родовое поместье или что-то в этом роде. Вот еще причина его явного беспокойства — хуже нет, чем прельститься надеждами, а потом рухнуть в пропасть разочарования».
Артем уже взвесил ситуацию, и сделал это быстро. Заманчиво, конечно, отделаться лишь тремя пальцами, но наверняка сохранить себе жизнь. Да только наверняка ли? Хрен их знает, этих япошек, какие у них зигзаги в головах. Что чужаков здесь ни во что не ставят, это уже ясно. И слово, данное гайдзину, вполне может, по японским понятиям, ничего не стоить. Как дал — так и взял. А как взял — так и отрубил лживую головушку. Поэтому лучше уж оставить свою жизнь и смерть в своих собственных руках. Не выгорит — что ж, можно винить в этом только самого себя. Все, решение окончательное.
— Мне нечего добавить, — пожал плечами воздушный гимнаст, глядя главарю прямо в глаза. — Все так, как я сказал. Корабль на берегу, товары на корабле. Я вам покажу, где это, и вы меня отпустите.
— Смотри, гайдзин. Я не стану повторять, что сделаю с тобой, если ты мне соврал. И ничего тебя не спасет. Даже если тебе вдруг удастся сбежать, на что ты, может быть, рассчитываешь, я найду тебя везде. Это станет делом моей чести и остатка моей жизни.
Главарь повернулся и быстро направился к лошадям. Через несколько секунд он уже сидел в седле, вдев ноги в стремена. Пятеро верховых взяли с места и скрылись за деревьями.
А оставшимся семерым и пленнику предстоял пеший переход. Артем подумал, что вот теперь-то они точно направятся к логову, к разбойничьему гнезду, к какой-нибудь затерянной в лесу хибаре или пещере, где останутся ночевать.
Но он ошибся.
Сознавать справедливость, но не поступать по ней — доказательство отсутствия храбрости, то есть храбрость — выполнение того, что справедливо.
Конфуиий
Как и предсказывал разбойничий атаман, Артем не подох. Хотя, пожалуй, имел все основания этому удивляться. Вроде бы уж и падал несколько раз — падал в грязь, падал на камни, падал, спотыкаясь о корни… но каждый раз все же поднимался.
Единственное послабление, которое он получил, — ему развязали руки и снова связали их уже спереди. Оно конечно, передвигаться стало намного удобней, но новых сил, как ни крути, не добавило, а прежние были на исходе. Ах да, не вставили в рот бамбуковый кляп-хами. Гуманисты, бляха…
Шли очень быстрым шагом. В иное время Артема всецело устроил бы взятый темп. Он вообще не любил ходить медленно. Помнится, когда прогуливался под ручку с женщинами, приходилось сдерживать себя, укорачивать шаг. Однако сегодня выпала совсем другая прогулка, и он бы с удовольствием шевелил копытами менее прытко. А также не отказался бы, чтобы его понесли на носилках, как раненого комиссара.
Шли цепочкой. Артема поставили предпоследним, а замыкал вереницу Ицумицу. Он то и дело подталкивал пленника в спину, как только ему казалось, что пленник начинает отставать. А когда Артем поскользнулся и упал, Ицумицу пихнул его ногой с криком: «Вставай, собака, живо!»
И вот тут Артем не выдержал. Враз стало на все наплевать. На любые последствия. Ярость захлестнула, как волна. Все постигшие Артема беды сейчас воплощал в себе голоногий японский разбойник Ицумицу.
Артем, лежа, крутнулся на земле и подсек разбойнику ноги. Тот замахал руками и рухнул на пятую точку, подняв тучу грязных брызг. А воздушный гимнаст уже вскочил на ноги, оттолкнулся и в тигрином прыжке свалил Ицумицу на спину. Удар связанными руками слева направо по перепуганной физиономии, чтоб голова мотнулась, как «груша». Следующий удар… нанести не дали. Артема схватили сзади под мышки и оттащили от Ицумицу. Оттащили с хохотом.
Молодой разбойник вскочил на ноги, свирепо вращая глазами и угрожающе раздувая щеки. Но, вопреки распиравшим его желаниям, за меч не схватился и с кулаками на пленника не набросился.
— Бедняга Ицумицу опять не нашел кого-то слабее себя, — сказал, ухмыляясь, вислоусый разбойник, у которого за спиной висел длинный, раза в полтора длиннее катаны, меч.
— Пойдешь вторым, — Асикага рукой показал на Ицумицу. В их пешем отряде после того, как на лошадках ускакали, так сказать, высокопоставленные члены шайки, главным был именно он. И он был, кстати, единственным, кого не развеселило происшествие. — А последним пойдешь ты, Нарияки. — Асикага повернулся к вислоусому разбойнику, и тот кивнул.
— Вот что, уважаемые, — сказал Артем, которого перестали держать за руки, видя, что он успокоился, — я вам не железный человек. Сколько еще идти, я не знаю. — Он вытер рукавом перепачканное лицо. — Но долго при такой быстрой ходьбе я не протяну. Вам охота тащить меня на себе?
Асикага некоторое время задумчиво смотрел на Артема, а на Асикага выжидательно смотрели все остальные.
— Мы пойдем не так быстро, — сказал наконец Асикага. — И сделаем на полпути остановку. Но учти, гайдзин, если ты упадешь и не встанешь, мы тебя убьем. Господин Масанобу не говорил нам щадить тебя. Раз не говорил, значит, ему все равно.
На этом просветительские беседы закончились, и они снова тронулись в путь. По-прежнему накрапывал дождь. Изменилось только одно и не в лучшую сторону: местность пошла сплошь холмистая, спуск переходил в подъем, а подъем тут же переходил в спуск.
На этих выматывающих горбах Артем, сам в армии не служивший (цирковое училище давало броню), вспомнил рассказ Пашки-водителя, оттянувшего лямку срочной службы в десантуре: «Карантин вообще не помню. Помню, как нас привезли, помню, как развозили потом по вэчэ, а что было между — хоть убей. Месяц пролетел, как пуля. Думаю, мой головной мозг просто отключился за ненадобностью. Тело напрямую выполняло команды сержантов, а ничем другим заниматься ему было не положено».
С Артемом, похоже, приключилась та же история. Головной мозг отключился за ненадобностью. А на хрена он нужен, когда думать не над чем, — иди себе, иди и не падай…
…Он обнаружил, что сидит на коленях, руками упираясь в некий корень, напоминающий одеревеневшую змею, и тяжело дышит.