Разом вспомнились свистки паровозов, грохот пролеток, какие-то бородачи с мешками, какие-то экспедиции с рюкзаками за спиной. Что твой Свердловск! Это – вокзал Тюмени.
И пристань: весь в электричестве, белый, как салфетка, пароход. На том берегу Туры – огни, гремит железо, мелькают тени – даром что ночь. Там – судостроительные верфи, механические, машиностроительные заводы, железная жизнь. Свердловск!
А посередке, в центре города – тихий дом с мезонином, болотные кулички.
На пароход забрались с вечера.
Машина-то, она прытко идет, а сидеть неудобно.
– Обожди, ветер будет, как начнет пароход швыркать, как начнет! Будет тебе удобство.
Сквозь сон слышу разговор за окном. Мерно хлопают колеса.
Поднимаю жалюзи, – солнце бьет в глаза, блеск воды.
Весь день торчим на палубе. Валентин забросил карандаши, пишет акварель за акварелью. Часы текут плавно, неспешно: речное, пароходное время.
Отрадна, тиха гладь неширокой Туры. Отлогие берега – песок да глина, тальник, частый осинник, толстоголовые ветлы.
Долго идет – и ни одной деревни, ни одного человека. Стайки уток взлетают с заводинок, кулички семенят по грязи. Белые крачки – маленькие, востренькие чайки – трепыхаются в воздухе и вдруг стремглав вонзаются в воду.
Их не пугает неповоротливый наш пароход.
Вот наконец первые лодки. Необычайной формы лодки: с очень высоким носом, с высокой кормой, узкие. Напоминают пироги индейцев.
В них люди с раскосыми глазами, без усов и бороды.
Лодки легко скользят по глади и скоро исчезают в зелени берегов.
Видны только головы да плечи людей. Они медленно летят, летят над травой, скрываются за кустами: лодки ушли протоками.
Берег поднимается и опускается, и вдали на нем видны крыши, над ними минарет, легкий полумесяц блестит на солнце.
И кажется: мы – в древнем Сибирском царстве.
«Жорес» – пароход наш – дает гудок. Колеса хлопают реже. Мы медленно подходим к берегу.
Никакого признака пристани: на сибирских реках пароход обходится и так. Мы даже не заворачиваем, как полагается, носом к течению: «Жорес» останавливается, как шел, и отдает якорь с кормы.
Над невысоким обрывом возникают лошадиные морды. Над ними – головы в бараньих шапках, лица с азиатскими глазами.
С парохода в синих, красных, коричневых, дикого цвета рубахах неторопливо сходят на берег широкоплечие парни. У каждого на плече – ходуля.
Скрываются за обрывом.
Через десять минут они показываются снова. Идут гуськом, попарно. Из двух ходуль у каждой пары носилки. На них – дрова.
Грузчики сбрасывают дрова в машинное и лениво шагают опять на обрыв.
Здесь пароходы не перешли еще на уголь.
В сутки «Жорес» пожирает девяносто кубометров дров. А сколько за лето?
Широкую просеку в тайге прокладывает за лето каждый сибирский пароход.
Проходит час. Всадники легли грудью на шею лошадям, калякают с пароходскими.
На обрыве пестрой гирляндой висят ребятишки.
Татарки устроили на берегу настоящий базар. Продают петухов, масло, яйца, ягоды. Берут нарасхват: на пароходе нет буфета.
«Жорес» дает долгий гудок и один короткий.
Никто не торопится.
Молодежь в трусиках лихо скачет с обрыва в воду, ныряет, плавает.
Пароход стоит еще час. Второй гудок.
Пассажиры с берега подтягиваются на борт. Веселей пошли грузчики:
– Бойся!
Шарахает от них народ, дает дорогу.
Молодайке в овчинном тулупе понадобилось вот: проскочила вперед по сходням.
Высокий грузчик в рубахе дикого цвета двинул, будто невзначай, плечом.
– Бойся!
Куда там – бойся! Молодайка давно уж брык с мостков и плавает по грудь в воде. Тулуп раздулся пузырем, не дает потонуть. Хохот.
Достали баграми.
Третий гудок. Пошли.
* * *
Через полчаса молодайка – во всем сухом на баке у развешанного полушубка.
Высокий в дикой рубахе тут же вьется.
– Гражданочка, смени гнев на милость, выстирай рубашечку. Самим недосуг.
– В воду пхать досуг был?
– По случайности…
Не отстает парень. Молодайка ему:
– Да поди привяжи к колесу, к плице-то. До другой остановки так выполощет – и стирать не надо.
– Вот спасибочко, надоумила! На первой же привяжу к плице. Скоро «Жорес» опять подходит к берегу. Стоит недолго.
Вечереет. Речная мягкая тишина, простор, праздность располагают к мечтам.
– Уток тут, видать, будет здорово, – говорит Валентин. – Высадимся – пощелкаем. Нашим Ленинградским за всю жизнь столько не набить.
– Еще бы, – соглашаюсь я. – И потом что-нибудь мне непременно попадется очень интересное. Может быть, какой-нибудь совсем новый вид птиц.
– Для пользы науки, – бормочет Валентин.
* * *
Речная мягкая тишина, простор располагают к музыке.
На юте бренчат гусли. Седые бородачи уставились тяжелыми глазами в воду, глядят, как убегает из-под кормы пена – назад, в прошлое. Тянут вполголоса:
Горносталь к сосне подбегает,
Под корень сосну подъедает…
Запевают в салоне первого класса.
Запевают на баке.
– «О баядера, я пленен красотой!» – поют в салоне. На юте тянет бородатый хор:
Ты-ы скажи-ка мне, това-арищ,
Бес-сшабашна голо-голова…
– «Эх, эх, да герой!» – кроют с бака молодые голоса. На юте дотягивают:
И-и пошел, пошел бродя-а-га,
У Бе-еспашпортный чело-человек…
А уж на баке новую грянули под гармошку:
Уральская стрелковая
Дивизия, вперед!
И только в салоне под аккомпанемент вконец раздрызганного пианино все тот же сладенький стон о красоте танцовщицы-баядерки.
Громкий рев «Жореса» прерывает музыкальные упражнения пассажиров.
* * *
После остановки у высокого грузчика с молодайкой происходит короткий разговор:
– Ладно выстирало?
– Тьфу! На вот, получай в подарок.
И он швыряет на палубу два жалких лоскутка дикого цвета.
– Говорила тебе: стирать не придется.
* * *
Проснулись на следующее утро, – «Жорес» топает по Тоболу. Те же берега, но река пошире. На остановках пароход заворачивает уже носом к течению.