Вкусна рыбка!
Чайка кричит, стонет от обиды. А Фомке что! Знает, что чайке его не догнать. А и догонит – ей же хуже.
Глядит, – не летит ли где другая чайка с добычей?
Ждать недолго: одна за другой потянули чайки домой – к берегу.
Фомка им спуску не дает. Загоняет, замучит птицу, подхватит у нее рыбешку – и был таков!
Из сил выбились чайки. Опять рыбу высматривай, лови!
Наконец наловили. Кругом, кругом – подальше от разбойника – летят вдоль берега домой.
А уж дело к вечеру. Пора и Фомке к дому.
Поднялся, полетел в тундру. Там у него гнездо между кочек. Жена детей высиживает.
Прилетел на место, глядит: ни жены, ни гнезда! Кругом только пух летает и скорлупки от яиц валяются.
Глянул вверх, а там вдали чуть маячит на облаке черная точка: орлан-белохвост парит.
Понял тут Фомка, кто его жену съел и гнездо разорил. Бросился вверх. Гнался, гнался – не догнать орла.
Фомка уж задыхаться стал, а тот кругами все выше, выше поднимается, того и гляди, еще схватит сверху.
Вернулся Фомка на землю.
Ночевал ту ночь один в тундре, на кочке.
* * *
Никто не знает, где у чаек дом. Уж такие птицы. Только и видишь: носятся в воздухе, как хлопья снега, или присядут отдохнуть прямо на волны, качаются на них, как хлопья пены. Так и живут между небом и зыбкими волнами, а дома им точно и не полагается.
Для всех секрет, где они своих детей выводят, только не для Фомки.
На другое утро – чуть проснулся – летит к тому месту, где в океан большая река впадает.
Тут против самого устья реки словно бы громадная белая льдина в океане. Только откуда же летом льдине взяться?
У Фомки глаз зоркий: видит, что это не льдина, а остров; и сидят на нем белые чайки. Сотни их, тысячи на острове.
Остров песчаный – намела река желтого песку, а издали весь белый от птицы.
Над островом крик и шум. Чайки поднимаются белым облаком, разлетаются в разные стороны на рыбный промысел. Стая за стаей летит вдоль берега, артель за артелью принимается ловить рыбу.
Видит Фомка: совсем мало чаек осталось на острове, и те сбились все на один край. Видно, к тому краю рыба подошла.
Фомка сторонкой, сторонкой, над самой водой – к острову. Подлетел и сел на песок.
Чайки его не заметили.
Разгорелись глаза у Фомки. Подскочил к одной луночке. Там яйца.
Клювом кок – одно, кок – другое, кок – третье! И все выпил. Подскочил к другой лунке. Там два яйца и птенец.
Не пожалел и маленького. Схватил в клюв, хотел глотнуть. А чайчонок как пискнет!
В один миг чайки примчались. Откуда взялись – целая стая! Закричали, кинулись на разбойника.
Фомка чайчонка бросил – и драла!
Отчаянный был, а тут струсил: знал, что несдобровать. За своих птенцов чайки постоять сумеют.
Мчится к берегу, а наперерез ему – другая стая чаек.
Попал тут Фомка в переплет! Лихо дрался, а все же два длинных острых пера выщипали ему чайки из хвоста. Еле вырвался.
Ну, да не привыкать драчуну к колотушкам.
* * *
Ночь в тундре провел, а утром опять на берег потянуло. Чего голодать, когда там обед под ногами валяется!
Только прилетел, видит: неладное что-то творится на острове. Вьются над ним чайки, кричат пронзительно. Прилететь не успел, а уж какой галдеж подняли!
Хотел уж было назад повернуть, глядь – летит к острову громадный орлан-белохвост. Широкие крылья простер, не шевельнет ими. Скользит с высоты прямо к чайкам.
Загорелся Фомка от злости: узнал врага. Взлетел – и к острову.
Чайки стонут от страха, взвиваются выше, все выше, чтобы в когти не попасть.
А внизу, в песчаных луночках, – маленькие чайчата. Прижались к земле, дохнуть боятся: слышат – тревога, и дух замер.
Увидел их орлан. Наметил троих в одной луночке и когти разжал. Когти длинные, закорючками, сразу всех троих схватят.
Только раз шевельнул орлан крыльями – и понесся круто вниз, прямо на птенцов.
Рассыпались перед ним чайки во все стороны.
Только вдруг мелькнула в их белой стае темная тень.
Сверху стрелой упал Фомка на орлана и что есть силы ударил его клювом в спину.
Быстро обернулся орлан. Но еще быстрее увернулся, взмыл Фомка. Еще раз упал, ударил клювом в широкое крыло.
Заклекал орлан от боли. Забыл чайчат – уж не до них ему! Обернулся в погоню за Фомкой. Взмахнул тяжелыми крыльями раз и другой, понесся за дерзким забиякой.
А Фомка уж дал круг в воздухе и мчится к берегу.
Чайки снова сбились в кучу, кричали, пронзительно хохотали.
Они видели, как белохвост, не тронув их птенцов, погнался за Фомкой.
Через минуту обе птицы – большая и маленькая – исчезли у них с глаз.
* * *
А утром на следующий день чайки снова увидели Фомку: цел и невредим, он пролетел мимо их острова – вдогонку за перепуганной вороной.
Скучно Егорке целый день в избе. Глянет в окошко: бело кругом. Замело лесникову избушку снегом.
Белый стоит лес.
Знает Егорка полянку одну в лесу. Эх, и местечко! Как ни придешь – стадо куропачей из-под ног. Фррр! Фррр! – во все стороны. Только стреляй!
Да что куропатки! Зайцы там здоровые! А намедни видал Егорка на поляне еще след – неизвестно чей. С лисий будет, а когтищи прямые, длинные.
Вот бы самому выследить по следу диковинного зверя! Это тебе не заяц! Это и тятька похвалит.
Загорелось Егорке – сейчас в лес бежать!
Отец у окошка сапоги валяные подшивает.
– Тять, а тять!
– Чего тебе?
– Дозволь в лес: куропачей пострелять!
– Ишь чего вздумал, на ночь глядя-то!
– Пусти-и, тять! – жалобно тянет Егорка.
Молчит отец; у Егорки дух заняло – ой, не пустит!
Не любил лесник, чтоб парнишка без дела валандался. А и то сказать: охота пуще неволи. Почему мальчонке не промяться? Все в избе да в избе…
– Ступай уж! Да гляди, чтоб до сумерек назад. А то у меня расправа коротка: отберу фузею и ремнем еще настегаю.
Фузея – это ружье. У Егорки свое, даром что парнишке четырнадцатый год. Отец из города привез. Одноствольное, бердана называется. И птицу и зверя из него бить можно. Хорошее ружье.
Отец знает: бердана для Егорки – первая вещь на свете. Пригрози отнять – все сделает.