— Давай сыграем.
Он вздохнул. На сердце стало немного легче. Отхлебнул еще кофе. Кофе был славный, но с незнакомым привкусом. Он допил остатки.
— Еще чашечку?
— Нет, — сказал он и улыбнулся. — Мне хватит. — Он понял, что улыбается ее улыбкой.
Она это тоже заметила.
— Идем сыграем в пул. Я последнее время частенько играю.
Прелесть бильярда с женщиной состоит вовсе не в игре. А в том, чтобы ею любоваться. Движениями ее тела. Тем, как она наклоняется и выпрямляется. Ее джинсами. Юбкой. Брюками. Блузкой. С открытой шеей. С пуговицами. Туго натянутой на груди. Под музыку еще лучше. От музыки тело женщины меняется. Женщина неумело держит кий. Приходится ей помогать. Учить ее. Она позволяет себя учить. Вот что ему нравилось. Касаться ее. Вдыхать ее аромат. Прижиматься к ней. Бережно. Не позволять себе распускать руки. Ее волосы. Их цвет. Исходящее от них тепло. Ее кожа. Ее лицо. Ресницы. Моргание век. Украдкой любоваться ее лицом. Какое чудо. Она радовалась, когда ей удавалось забить шар в лузу. Ей это было важно. Радовалась до чертиков. Оборачивалась к нему с улыбкой. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нее. Прямо там. Но так можно было все испортить. Промазав, она взбесилась. Грохнула кием об пол. Черт возьми. В этом была она вся. Эта женщина. Рут. Игра вернула ее к жизни.
Они играли до ужина. За игрой пили пиво. Ему нравилось, что она любит пиво. Не разноцветные и сладкие фруктовые напитки, нет. У нее были разные сорта пива. Слабые и крепкие. Она давала ему пробовать, вручая бокалы. Этот день он никогда не забудет.
Потом Рут повела его показать дом. Сначала ее пошатывало. От счастья. Как будто от счастья. Она что-то скрывала. Настоящее. Чего он не знал. Этот дом. Она пряталась за своим напускным счастьем. Ему это претило.
В гараже стояла старая машина. Подарок отца. Коробки, полки. Гаражный запах.
Гостиная. Также вся из дерева. Широкая, просторная. Большие окна, книги. Рояль. Когда она включила свет, предметы в комнате проступили резче. Небо за окнами уже темнело. Он все не мог отвести глаз от рояля.
Ванная.
— Здесь ты уже был. Ходил сюда раз или два.
Она повела его дальше. Оставалась только одна комната в конце коридора.
— А тут спальня, — сказала она изменившимся голосом.
От этого голоса все между ними как-то померкло, он содрал с нее притворное счастье и обнажил боль. Он стоял позади. Она обернулась и неуверенно посмотрела на него. Они были близко. Она положила ладони ему на грудь, почти толкая его. Но не сильно. Ее взгляд упирался ему в горло. Двадцать пять лет прошло. А они все еще здесь. Снова здесь. В чужом доме. Словно на какой-то вечеринке. Чужой дом, чужая спальня.
— Как я рада тебя видеть.
Она назвала его по имени. В ее глазах стояли слезы. Она думала не о нем, а о чем-то еще. Он должен был помочь ей забыться.
Он взглянул на кровать. В этом месте ему меньше всего хотелось оказаться. Не сейчас. Сейчас не время. Ей это не поможет. Он ей не поможет. В этом месте он был бесполезен. Он злился оттого, что не может помочь ей. Что нет надежды.
Она все смотрела на его горло, растирая ему грудь ладонями. Опьяневшая. Лизнула верхнюю губу. Она не могла встречаться с ним глазами, не хотела их видеть. Просто хотела его.
Он мог с ней сделать все, что угодно. С ней. Но не для нее. С ней. Может быть, ей того и надо было. Отдаться и обо всем забыть. Сняв с себя ее руки, он держал их.
— Почему ты такой холодный? — заволновалась она. От выпивки у нее повысилась возбудимость. Тревожность.
— Какой?
— Как твои руки. — Взяв его большие ладони в свои маленькие, она сделала шаг назад. В спальню.
Он не последовал за ней. Только не в эту комнату, хранившую свидетельства прошлого. Он туда не пойдет. Не пойдет туда с ней. Он не хотел быть причастным к тому, что происходило в этой спальне прежде, как бы там ни было. Оно висело в воздухе, прячась за ароматом духов.
— Ты ведь знаешь, да?
Ее лицо, каждой своей черточкой, выражало просьбу. От этого он еще больше разозлился. Он поглядел вокруг. Слишком много вещей. Слишком много потрачено денег. Фальшь и притворство. А должна быть легкость. Нежность. Аромат свежести. Что-то особенное. Иначе это не любовь.
— Что случилось?
Он отвернулся. Урод. Животное. Мерзавец.
Обратно по коридору. Входная дверь со стеклом приятного цвета. Хотелось двинуть в него кулаком и разбить. Он повернул ручку. Дверь распахнулась.
— Пешком ты не дойдешь, — крикнула она, зовя его по имени. — Я тебя отвезу.
— Здесь недалеко, — ответил он, прибавляя шагу.
С десяти вечера до шести утра находиться дома. Таково было одно из правил, одно из условий его освобождения. До тех пор, пока его невиновность не подтвердится. Он этого ждал. Неувязки в показаниях Грома. Анализ ДНК. Кто убил женщину? Кто убил женщину, которая была когда-то его любовницей? Дорин Рич. Теперь им ни за что не докопаться. Слишком давно это было. Осталось далеко в прошлом. Кто-то из приятелей, бывших с ним в ту ночь. Он гнал от себя эту мысль. Гнал прочь. Ему было все равно. Он не мог об этом думать. Он боялся. А она все возвращалась. Гром. Прочь. Убитая женщина. Жертва. Прочь — пока не всплыло ее имя. Мертвая женщина, которую он не помнил, как убил. Если это он. Этого он совершенно не помнил. В суде ему показывали фотографии. Волосы, что нашли на нем. Но это были не ее волосы. Не жертвы. Цвет, длина — те же, но не ее. А чьи? Он понятия не имел. Анализ ДНК мог подтвердить, что они не принадлежали жертве, но не мог определить, кому они принадлежали. Сиди тихо, пока это все не закончится. Он надеялся, что закончится. Надо отсидеться. Возле жены, болтающей по телефону. О своих планах. Он перестал подходить к двери, когда звонили. Рэнди мог входить в дом не звоня. Ему позволялось. Рэнди мог делать, что ему захочется. Приходить и уходить. Но никто другой не мог входить без звонка. Может быть, кое-кто из друзей жены. Но на них он не обращал внимания.
Он переместился из кухни в гостиную. Жена встала и ушла, захватив новый беспроводной телефон. Она могла бродить так по всему дому и болтать.
Он сел на диван. Рэнди опустился рядом. Включив новый телевизор, он стал переключать каналы без звука. Нигде ничего не было. Потом появилось изображение. Он сидел и смотрел на бубнящего диктора.
— А ну-ка, сделай громче. — Рэнди выхватил у него пульт и прибавил громкости.
Зеленые черточки на экране поползли вверх. Послышался голос диктора, уверенно вещающий о чем-то важном.
Рэнди смотрел телевизор и улыбался. Затем, сунув в рот сигарету, сказал:
— Слыхал, как они теперь запели? — и глянул на него с гордостью. Выпустил дым через плотно сжатые губы.
Диктор говорил о том, что ему было уже известно. Они снова и снова повторяли одно и то же. Это не новость. Он встал и выключил телевизор. Снова поглядев на него, Рэнди спросил: