– А это видел? Ты что же думаешь, мы знамя из немецкого тыла вынесли для того, чтобы здесь от пуль своих погибнуть? Ах ты, крыса тыловая! За немцев нас принял? А это ты видел? – Сергей указал на татуировку на груди. Там были выколоты профили Ленина и Сталина, какими их изображали на плакатах.
Пушкарь потянул за край знамени и с трудом размотал волглую ткань.
– Сюда смотри, комиссар!
Один из ополченцев прочитал вслух: «Двадцать четвертая стрелковая дивизия».
– Товарищ комиссар, это же знамя дивизии!
– Сам вижу, не слепой, – буркнул комиссар. – Ошибочка вышла, приказ о расстреле отменяю.
Он уселся на скрипучий стул и принялся крутить ручку полевого телефона. На том конце ответили.
– Да, это я, Абрам Винокуров. Тут мои трех окруженцев задержали. Нет, с документами немецкими, а главное – со знаменем. Да, понял, жду.
Саша и двое его товарищей стояли у стены. «Опять «радостная» встреча у своих. Без малого не шлепнули. Ей-богу, в немецком тылу безопаснее. Надо было нож в сапог сунуть. Вероятно, комиссар начальству названивал. Сейчас заявятся, снова допрашивать будут. Если все же расстрелять решат – брошусь к автомату, он недалеко лежит. Постреляю, кого смогу. Повезет – уйду, ну а если нет…» – думал Саша.
Вид у его товарищей был понурый – даже у Сергея, который рассчитывал на медаль.
«Ведь приходил я уже к нашим раз, в фильтрационный лагерь попал. Что меня второй раз понесло?» – размышления у Саши были нерадостные.
Распахнулась дверь, и вошел командир – лет сорока, с пшеничными, как у маршала Тимошенко, усами. Форма на его фигуре сидела, как влитая, и сразу было видно – кадровый военный. На петлицах – майорские шпалы, только вот сами петлицы василькового цвета. НКВД.
Вошедший за руку поздоровался с комиссаром.
– Что у тебя за происшествие, Абрам?
– Эти люди портфель с немецкими документами принесли и знамя.
– Покажи.
Ополченец взял со стола знамя, развернул.
– Так это же знамя двадцать четвертой дивизии, – не скрыл своего удивления майор, – она под Могилевом сражалась. – Где взяли? – повернулся он к Саше.
– Легковушку немецкую расстреляли, забрали портфель и знамя.
Глаза у майора стали холодными и колючими.
«Видно, амбец нам приходит», – с тоской подумал Саша.
Однако майор неожиданно шагнул вперед, обнял Сашу, пожал руки его товарищам.
– За знамя спасибо. Мы ведь никаких сведений о дивизии не имеем. Выходили отдельные бойцы, а где штаб, что с ним? Где знамя? Я – майор Фадеев, Евгений Ильич, – представился он, – командир полка.
Окруженцы представились по очереди.
– Абрам, накорми людей, одежду для них найди. Что же им, в трусах воевать? Да к себе в батальон зачисли.
– Нам бы в кадровую часть, – попросился Саша.
– А мы чем хуже? – улыбнулся майор. – От сто двадцать девятой стрелковой дивизии, что Смоленск обороняет, едва половина осталась. Но там хоть обученные бойцы, а у меня – вон, – майор кивком головы показал на ополченцев.
– Так ведь расстрелять нас хотели, товарищ майор, – пожаловался Сергей. Он продолжал мечтать о медали.
– Это комиссар сгоряча, он вас за диверсантов немецких принял. Бери, комиссар, знамя, а я портфель, да пойдем, проводишь меня.
– И документики наши вернуть бы, – это уже Саша.
– Вернем.
Фадеев и комиссар батальона вышли. Ополченцы неловко толкали друг друга. Задержали подозрительных лиц, а получилось – знаменосцев.
– Сейчас поесть что-нибудь сообразим, – один из ополченцев вышел.
Он вскоре вернулся, прижимая к груди буханку черного хлеба и три селедки.
– Вот, все, что нашел. Кушайте.
Окруженцы уселись за стол, и Саша быстро нарезал ножом хлеб и селедку. И ничего, что хлеб сыроватый, плохо пропеченный, а селедка – соленая до жути. Съели за один присест. Саша еще бы повторил, да больше нечего было.
Пока они ели, ополченцы приглядывались к автоматам.
– Можно подержать?
Саша отщелкнул магазин.
– Пробуй.
Ополченец пощелкал затвором, глаза его заблестели.
– Наша-то винтовка дальше бьет.
– Дальше, – согласился Саша, – и штык у нее есть. Однако в ближнем бою – в городе, например, или в траншее вражеской, лучше автомата нет ничего. Короткий, двигаться не мешает, а в рукопашной – сила. Заскочил в траншею, и очередью на полмагазина – вдоль нее.
Ополченец с неохотой вернул автомат.
– Ладно, забирай – дарю. Но магазин с патронами только один дам, самому нужны.
Лицо ополченца вспыхнуло от радости.
– Вот спасибо!
– Не за что – не часы или велосипед подарил.
– Ну, я теперь им дам! – ополченец потряс автоматом в сторону Днепра.
– Издалека не стреляй, не попадешь. И очереди давай короткие. Поймал в прицел, два-три патрона – и все…
Открылась дверь, вошел комиссар.
– С вами разобрались, идите с ополченцами. Утром зайдете ко мне за своими документами, а я пока внесу вас в списки батальона.
Окруженцы забрали свое оружие – не оставлять же трофеи. Да и чем воевать потом? Абрам лишь проводил взглядом трофейные автоматы и вздохнул. Небось виды на них имел. А вот черта тебе лысого за то, что, не разобравшись, чуть не шлепнул!
Саша представил на миг, что бы случилось, выберись они на берег в немецкой форме. Сроду бы не поверили!
Ополченцы привели их в какой-то подвал, где стояли топчаны.
– Сейчас одежду найдем.
Отыскали брюки, рубашки. Воинской формы не было. И на том спасибо. Хорошо хоть сапоги немецкие остались, потому как обуви в подвале тоже не было.
– Занимайте свободные топчаны и отдыхайте. После подъема завтрак и – к комиссару.
– Он всегда такой?
– Да нет. Сам удивляюсь, какая муха его укусила.
Едва добравшись до топчанов, окруженцы сразу отрубились. Тяжело давшаяся переправа, голод, потеря боевых товарищей, нелепый приговор – и все это за одну ночь. За многие дни Саша впервые спал спокойно, чувствуя себя в безопасности.
Утром дневальный прокричал: «Подъем!»
Они позавтракали черным хлебом и кипятком – не нашлось даже заварки и сахара.
Батальон построился во дворе дома, хотя по численности он едва дотягивал до полноценной роты. Одежда на всех была гражданская, вооружение – самое разное: наше, отечественное, трофейные винтовки и единственный пулемет «Максим» – на колесном станке Соколова и без щита.