Судя по внешнему виду пилота, истребитель сбили дня три-четыре назад. Стараясь не глядеть на обезображенное лицо летчика и пореже дышать, с трудом расстегнул летную куртку и нащупал в кармане потемневшей гимнастерки картонку удостоверения личности. Поколебавшись, забрал еще пистолет и планшетку, где тоже могли остаться какие-то личные вещи или бумаги. Спрыгнув с изодранной пулями и ударом плоскости, наткнулся на взгляд поручика. Отчего-то смутившись, развел руками:
– Виноват, тарщ старший лейтенант. Просто подумал, может, у него мать или жена имеется, дети там. Пусть знают, что погиб как герой, – и протянул тому документы, пистолет и планшет.
И тут поручик меня удивил, вот, честное слово, удивил:
– Отряд, смирно! Бойцы, сегодня утром мы не смогли предать земле наших павших товарищей. Вы знаете, что на счету была каждая минута, что нам нужно было уходить от преследователей, которые и сейчас идут за нами. Не сможем мы похоронить и этого героя. – Поручик раскрыл командирскую книжку. – Младшего лейтенанта Еременко Тимофея Ильича. Но мы обязаны помнить о нем. Салют в честь героя!
Вылущив из рукоятки «ТТ» обойму и передернув затвор, убеждаясь, что в стволе нет патрона, Гурский поднял пистолет над головой и трижды вхолостую щелкнул бойком.
– Отряд, продолжить движение, держать темп. Вперед, бойцы!
Во дает товарищ поручик – я б так точно не смог! Аж мурашки по коже. И не только у меня: успел заметить, как некоторые красноармейцы торопливо смахивают выступившие на глазах слезы. Нет, все-таки кадровый офицер-фронтовик, к какой бы армии он ни принадлежал и на какой войне ни сражался, это профессионал экстра-класса! Знающий не только, как правильно воевать, но и какие слова произнести в тот или иной момент. Вот только два коротких внимательных взгляда, поочередно брошенных на него Яковом и Феклистовым, меня немного смутили. Хотя, конечно, их тоже можно понять: ведь мы с Гурским для них – бойцы отряда особого назначения, эдакие «специалисты узкого профиля», заточенные под конкретную боевую задачу, – и вдруг такое красноречие с прочими эмоциями. С другой стороны, мы что, не люди, что ли? Зато бойцы определенно вдохновились: вон какими глазами на поручика сверкают! Похоже, зауважали куда больше, нежели до того…
А еще через час, форсируя на подручных средствах реку, не то саму Лучесу, не то один из ее крупных притоков, мы поняли, что сбросить с хвоста погоню не удалось. Гитлеровцы показались на берегу, когда мы уже уходили в лес по другую сторону русла. К сожалению, нас тоже заметили и даже обстреляли, к счастью, никого не зацепив. Ну, вот и все, тихо добраться до линии фронта нам не удалось: теперь немцы слишком близко, можно сказать, в затылок дышат. Значит, придется, как недавно сказал поручик, принимать бой…
Одно хреново: излишне шустрые эсэсманы не оставили нам шанса не то что разорвать дистанцию, но и подготовить толковую засаду. А в том, что это именно «электрики», сомнений, увы, не оставалось: подобный камуфляж вермахт не использует, да и река не настолько широка, чтобы не разглядеть в бинокль петлицы с печально известными сдвоенными молниями…
* * *
– Готов? – тихонько шепнул Гурский, легонько сжав мое плечо. Похоже, поручик волновался; впрочем, немудрено. Когда выяснилось, что за нами идут не какие-нибудь там фельджандармы или обычные пехотные зольдатики (тоже, кстати, противник весьма опасный), а самые настоящие эсэсовцы, мне лично стало не до шуток. Как и поручику, который примерно представлял, кто это такие. А вот танкист с Джугашвили, как ни странно, об этих самых Waffen-SS почти ничего не знали. Якунов про них вообще не слышал, поскольку за свою недолгую фронтовую карьеру ни разу не сталкивался. Более же подкованный в информационном смысле Яков искренне считал, что занимаются они исключительно «охранными мероприятиями и карательными акциями на оккупированных территориях». Пришлось кратко просветить, после чего наш сложившийся как-то сам собой разношерстный военный совет из Гурского, Джугашвили, танкиста и старшины засел за разработку засады, поскольку оставлять заслон и уходить в отрыв было поздно.
Правда, оставался неплохой шанс уйти только с Яковом и пленными, оставив остальных в прикрытии, тем более жестокая логика войны однозначно говорила в пользу именно такого решения. Но тут старлей проявил неожиданную твердость, заявив, что сейчас он намерен поступить не как сын товарища Сталина, а как простой командир Красной Армии. И что он лучше застрелится, чем бросит бойцов, заплативших жизнями товарищей за его освобождение. Все наши попытки изменить его решение – особенно старались поручик с Якуновым, а вот Феклистов, наоборот, поглядывал с искренним уважением – уперлись в непробиваемую стену: мол, в плену он уже побывал и назад не собирается, зато намерен смыть позор кровью, хоть собственной, хоть вражеской! Короче, переклинило Яшу конкретно и намертво… насчет «намертво» – тьфу-тьфу, конечно…
В общем, как бы его ни била жизнь в детстве и юности и как бы к нему ни относился Сам, сейчас парень проявлял не столько упрямство, сколько именно что характер. И я неожиданно подумал, что так, возможно, даже лучше. Или не лучше, а правильнее, что ли? Погибнет? Значит, нам так и не удалось изменить его судьбу. Но зато погибнет не подавленным несколькими годами концлагерей и изощренными геббельсовскими провокациями, но так и не сломленным узником, а свободным человеком, боевым офицером, встретившим смерть с оружием в руках! Хотя, конечно, если все так закончится, мне лично будет не просто обидно, а обидно просто до безумия, прошу прощения за тавтологию! Поскольку, как ни банально звучит, за сегодняшний день я, сравнивая реального Якова Иосифовича с тем, как его описывали в моем времени, успел как-то даже привязаться к этому нелюдимому парню…
– Да готов я, готов, – буркнул я. – И вообще, успокойся. Они, конечно, элита, все дела, но не киборги же? Обычные люди, просто обученные немного лучше нас. А вооружены мы даже лучше.
– Кто?
– Что «кто»? – не врубился я, но потом дошло: это Гурский на «киборгов» отреагировал.
– А, понял. Неважно, Коля, «неологизм», как ты говоришь. Как-нибудь потом объясню.
Неожиданно я, как обычно не вовремя, тихонько фыркнул себе под нос.
– Ты чего? – с подозрением в голосе шепнул поручик, видимо, ожидавший от меня каких-нибудь очередных «киборгов».
– Да вот, просто подумалось: тебе ведь, как старшему группы, за освобождение Якова, уничтожение нескольких высших военачальников вермахта, захват секретных документов и шифромашинки Звезда Героя Советского Союза положена! Скорее всего, даже не одна, а с чем-нибудь еще, вроде ордена Ленина.
– Издеваешься? – насупился тот, услышав ненавистное имя. – Нашел время… и вообще, я, между прочим, Георгиевский кавалер!
– Самое смешное, Коля, что не издеваюсь и даже не шучу. Звезда тебе по совокупности заслуг всяко выходит, точно говорю. И при чем тут Георгиевский кавалер? После сорок третьего особого запрета на ношение полученных за Первую мировую наград не будет. Думаешь, вы с Феклистовым единственные, кто в ту войну кровь проливал? Поверь, это не так.