Маша поперхнулась хачапури. Схватила стакан с водой, сделала большой глоток. И выдохнула с облегчением.
— «Перебрался в Чечню, — продолжил чтение Зура, убедившись, что с Машей все в порядке. — Воюю за русских. Они хорошо платят. Но это неофициально. У меня грузинский паспорт и нет военного билета. Зато получаю наличкой, да в долларах, а не как бойцы российской армии — рублями по безналу после окончания срока контракта. Больше половины бойцов — дети. Не по возрасту, им всем больше восемнадцати, а я начал воевать в шестнадцать. Эти русские солдатики глупы, наивны, плохо обучены. Даже те, кого послали сюда не по приказу, практически ничего не умеют. Они подписали контракты в надежде получить много денег, не понимая толком, в какой ад попадут. Офицеры другие. Этих не зря натаскивали в училищах и академиях. Военное дело знают хорошо. Но много пьют и воруют. Один такой, вечно хмельной, послал меня и еще четверых в разведку в ту местность, на которую российская авиация собиралась совершить налет. В итоге мы попали под бомбовый обстрел. Один погиб на месте. Остальных контузило. «Тепленькими» нас взяли в плен.
Бросили в яму. Сидим в ней уже три дня. Она глубокая, метров пять. Когда нас туда столкнули, один сломал ногу. Теперь стонет постоянно. Борюсь с желанием свернуть ему шею, чтобы заткнулся. Боюсь, что увидят остальные. Не поймут и замочат меня, когда сплю. У нас отобрали все, кроме одежды. Попросил оставить при мне дневник. К моему удивлению, не стали возражать. Вот только карандаш один оставили. Я его грызу, чтоб освободить грифель от дерева. И стараюсь писать немного. Хотя мыслей миллион и все хочется зафиксировать…» — Зураб оторвал взгляд от дневника, посмотрел на слушателей. — Дальше записи короткие совсем. По предложению. Экономит карандаш. Прошла еще неделя. Их держат в яме. Кормят отбросами. Вонь от испражнений такая, что слезятся глаза. У парня со сломанной ногой началась гангрена. Он либо кричит от боли, либо, впадая в беспамятство, бредит. Когда к яме подошел один из конвоиров, чтобы скинуть пленникам воды, Гио обратился к нему. Попросил пристрелить парня, чтоб не мучился, все равно не жилец. Тот ответил, что они все уже потенциальные смертники. Если до завтра за них не заплатят выкуп, их казнят».
Он тяжело вздохнул. Покосился на бутыль с вином.
— Налить? — спросил Дато.
— Нет, я завязал, — тряхнул головой Зура. — Продолжаю… Так. Тут совсем неразборчиво, видно, грифель стерся. А дальше текст написан четко, ручкой. «Вчера я заново родился! В третий раз. Только если до этого я просто в корне менял жизнь, покидая дом, оставляя родных, а если выражаться иносказательно, ломая стебель одуванчика, с которым меня все ассоциировали… затем стал человеком с другим именем и датой рождения, то теперь… Теперь я родился заново по-настоящему! То есть обрел себя! Но обо всем по порядку…
Выкуп за нас так и не заплатили. То ли запросили слишком много (дешевле «рекрутировать» новых бойцов), то ли командование решило не вступать в переговоры с врагом, но факт остается фактом… Нас повели на расстрел. Я шел впереди. Двое русских тащили своего умирающего товарища. День клонился к вечеру. Было еще светло, но солнце уже опускалось к горам. Стояла тишина. Ни выстрелов, ни взрывов, ни людских голосов — как потом оказалось, было время вечерней четырехкратной молитвы. И наверное, из-за этого такая благодать витала в воздухе. Я вдруг перестал бояться смерти. Готов был принять ее, хотя не переставал хотеть жить. И вдруг, сам не знаю, повинуясь какому порыву, я упал на колени и склонился к земле. Меня подняли рывком, стукнули по спине прикладом. Я пошел. Но опять опустился на колени. Почувствовал еще удар. Думал, забьют меня. Но было все равно. Я смотрел в небо и видел свет, в который вливаются люди, что переходят в иной мир. И тут — чудо! Меня уже не бьют и поднимают довольно бережно. «Ты мусульманин?» — спрашивают. Я качаю головой. «Тогда откуда ты знаешь, где Мекка? И время вечерней молитвы?» Не знаю, что ответить. Говорю, как есть: «Почувствовал сердцем!» — «Хочешь принять ислам?» — «Да!» Со мной беседовал тот, что разрешил оставить дневник. Алибек. Но его товарищ мне не поверил. Сказал, что я просто хочу спасти свою шкуру, вот и вру. Алибек насупился. «Мы все равно тебя расстреляем!» — сказал он мне. «Перед тем как умереть, я хочу сначала родиться!» — ответил я. Он понял, о чем я. И поверил мне. Благодаря ему я родился… И остался в живых».
Зураб прервался, потому что зазвонил сотовый Дато. Определился номер Балу.
— Привет, друг, — поздоровался с ним Давид.
— Здравствуй. Как прошла встреча с Сандро?
— Довольно плодотворно. Я многое узнал об Одуванчике.
— Я тоже. Вот только недавно. Ну, про его род деятельности и все такое…
— От Папы или кого другого? — спросил Дато.
— Еще один человек нашелся, что имел с Гио дела. Я с ним поболтал. Хочешь, тебе с ним встречу организую?
— Не стоит, пожалуй. Я узнал все, что хотел.
— Ко мне когда придешь?
— Как буду свободен, забегу.
— Домой, а не на работу. С детьми познакомлю.
— Балу, как только, так сразу, клянусь.
— Ладно, ловлю на слове. Пока!
Убрав телефон в карман, Дато воззрился на брата.
— Что не читаешь дальше?
— А нечего больше, по большому счету.
— Как это?
— Дальше подробно описан обряд посвящения, или рождения, как выражается Мухаммед. И все! На этом записи обрываются.
— Дай-ка сюда дневник, — потребовал Дато. Зураб протянул ему тетрадь. Пробежав глазами по тексту, Давид вынужден был констатировать, что это последняя запись в дневнике. Хотя чистые страницы остались. — «Здравствуй, мир, я родился!» — это все?
— Может, есть еще один дневник? — предположила Маша.
— Второй том мемуаров монстра?
— И он еще не закончен.
— Ладно, не будем голову ломать. Она и так кипит!
— У меня тоже. Я смертельно устала, хотя ничего не делала.
— Это эмоциональная усталость, — сказал Зура. — Она тяжелее физической.
— Дато, отвезешь меня домой?
— Да, конечно, поехали.
Они направились к двери. Дойдя до нее, Дато обернулся к брату и спросил:
— А ты чем займешься?
— Почитаю что-нибудь.
— Выбери комедию. Чтоб морально отдохнуть.
— Я так и сделаю, — заверил его Зура. Но когда Дато с Машей ушли, вернулся к дневнику. Он решил перечитать его без спешки и в полном одиночестве.
Они сидели в полутемной комнате и смотрели друг на друга.
Дато на диване. Маша на подоконнике. Впрочем, как всегда. Она сама не знала, откуда в ней взялась эта страсть забираться на подоконники. Но если они были подходящего размера, то есть широкие, она предпочитала их любой, пусть даже самой удобной мебели.