В тот период я несколько раз звонил матери по телефону. Мои родители развелись в 1986 году, за год до того, как Теодор, мой отец, узнал, что у него рак. Через четыре года после смерти отца, когда я уже заканчивал учебу, мать уехала в Экс-ан-Прованс, где завершила свою карьеру физиотерапевта. Я никогда не был с ней особенно близок, и мой ежемесячный телефонный звонок можно было по праву рассматривать как дополнительное задание к уроку, в виде наказания. Несколько раз летом я вместе с Виктором ездил к ней на юг Франции, чтобы она не потеряла связи с внуком.
Похороны Абуэло произвели на меня тягостное впечатление. Пришло слишком много народу, поскольку мой дед был одним из тех, кого в провинции до сих пор называют «именитыми гражданами». Траурная церемония показалась мне совершенно безликой. После кладбища Алиса хотела организовать нечто вроде угощения, чтобы отблагодарить пришедших на похороны людей. Я нашел эту идею нелепой и бессмысленной, но ничего ей не возразил. Во время поминального приема я бродил в глубине сада, куря сигарету за сигаретой.
Моя мать тоже приехала на похороны, но в основном потому, что это давало ей возможность увидеться с нами, с Анной и со мной. Сказать, что моя мама никогда не ценила своего свекра, было бы неправильно. Еще одна таинственная зона в истории нашей семьи, но эту тайну я не стремился ни разгадать, ни понять, словно их интимные отношения меня не касались. Мать много говорила о себе, утверждала, что у Анны все хорошо, поскольку «она прекрасно выглядит», и не смогла удержаться, чтобы в сотый раз не упрекнуть меня за то, что я позволил Виктору уехать вместе с его матерью в Италию. У меня не было сил произносить высокопарные речи, чтобы хоть как-то защититься, и я с видом блаженного отвечал на все ее упреки, стараясь сдерживать иронию, чтобы она не подумала, будто я над ней издеваюсь.
Когда я долго не виделся с мамой, меня охватывало чувство вины. Я говорил себе, что объективно она была скорее хорошей матерью и что ни в чем серьезном я не мог ее упрекнуть. Когда я был маленьким, она была центром моей крохотной эгоистической вселенной, которую я создал вокруг себя. Я находил маму нежной и внимательной, но когда углублялся в самоанализ, начинал понимать, что она любила нас, когда мы были маленькими, поскольку могла формировать наши характеры по своему желанию. Но чем старше мы становились, тем откровеннее она считала нас нежелательными элементами, существами, которые нарушали ее жизненное пространство и лишали ее кислорода. Впрочем, я полагаю, что именно по этим причинам она в конце концов рассталась с моим отцом, а вовсе не потому, что между ними возникло непонимание.
Однако чувство вины никогда не мучило меня слишком долго. Мне достаточно было в очередной раз проанализировать эгоцентризм матери и ее вечные упреки, чтобы убедить себя: без нее мне лучше и в наших встречах нет особой необходимости.
Моего отца не было в живых, и мы с Анной становились прямыми наследниками Абуэло. К нашему великому облегчению, Абуэло выделил Алисе долю имущества, которой она могла свободно распоряжаться, что, впрочем, не явилось для нас неожиданностью. Нам даже в голову не приходило продать фамильный дом, но Алиса сказала нам, что не желает больше в нем жить.
— В любом случае этот дом слишком велик для меня.
Алиса хотела снять квартиру в городе, возможно, обосноваться в Шалоне, что было более удобно для женщины ее возраста.
Мы решили, что сдадим дом, после того как вывезем личные вещи деда и Алисы. Отложив в сторону несколько предметов, которыми мы с Анной особо дорожили, мы наняли одного книготорговца и двух антикваров, чтобы те сделали опись, а потом продали тонны книг и ценных предметов, хранившихся в доме. Однако разобрать фильмотеку Абуэло Алиса доверила только мне.
— Никто не сумеет справиться с этой задачей лучше тебя. Анри хотел бы, чтобы этим занимался ты.
Учитывая сложившиеся обстоятельства и работу, которую мне предстояло выполнить, мы с Лоранс решили изменить наши планы и договорились, что Виктор не приедет во время каникул на неделю ко мне, но проведет больше времени во Франции следующим летом.
Как ни странно, мне казалось, что Анна выглядит умиротворенной, словно смерть Абуэло вырвала ее из болезненной депрессии, в которой она так давно пребывала. Но не было ли это поверхностным ощущением, психологическим воздействием, призванным успокоить меня?
В первую неделю каникул, когда все старались навести в доме порядок, я решил рассортировать фильмы, о чем просила меня Алиса. Эту работу я рассматривал не как тяжелую повинность, а скорее как прощальный привет деду, с которым меня объединяла одна и та же страсть.
Полагаю, я не сразу оценил масштабы предстоящей работы. Абуэло отвел для своих фильмов целых две комнаты. Первая была просторным кабинетом с обшитыми деревянными панелями стенами, вдоль которых стояли высокие, до самого потолка, стеллажи. На этих стеллажах лежали бобины. Прилегающую к кабинету комнату, бывшую некогда маленькой гостиной, дед переоборудовал в кинозал с удобными кожаными креслами, прочно закрепленным на стене экраном и двумя кинопроекторами, оставившими в конце концов глубокие следы на столе, на котором они стояли.
Сначала я отделил семейную хронику от классических голливудских фильмов, снятых на тридцатипятимиллиметровой пленке. Я даже подумал, что голливудские фильмы можно будет передать в дар моему лицею и показывать учащимся подготовительных курсов, избравшим своей специальностью кино. Однако после каждого показа эти фильмы требовали реставрации. Кроме того, они считались утраченными и поэтому не могли стать частью фильмотеки учебного заведения. В конце концов я решил отдать их в специализированный магазин, торгующий фильмами, снятыми на серебросодержащих пленках. Я знал, что до сих пор есть любители-коллекционеры, охотящиеся за подобными фильмами.
Оставшаяся часть коллекции состояла в основном из фильмов, снятых на восьмимиллиметровых пленках или пленках Super 8. Очень скоро я с огромным сожалением увидел, что бо́льшая часть этих фильмов находится в плачевном состоянии. Пленки с серебросодержащими носителями имели тенденцию становиться жесткими и покрываться тонким слоем уксусной кислоты. Тогда я отложил в сторону наиболее поврежденные бобины.
Но все равно их осталось слишком много. Мне понадобилось бы несколько недель, чтобы просмотреть все фильмы. На протяжении многих лет мой дед придерживался строгой классификации, отмечая на коробках даты и события. Однако некоторые пометки были слишком лаконичными или непонятными. В отдельных коробках лежали обрывки пленки, не представлявшие никакой ценности. Разумеется, у меня не было причин их хранить.
Даже если на каждой из этих бобин была запечатлена часть нашей семейной истории, я должен был забыть о сентиментальности и оставить лишь технически пригодный фонд. В то время было просто немыслимо перевести столько фильмов на носители DVD. Итак, мне пришлось снова заняться сортировкой.
Я буквально не вылезал из этой комнаты, просматривая, классифицируя, расставляя, надписывая, а порой и реставрируя фильмы своего деда. Иногда в полутемную маленькую гостиную приходила Анна. Мы молча сидели, зачарованные мелькавшими перед глазами картинами нашего детства, успокаивающим шумом пленки, крутящейся на подающих бобинах.