— Да, сеньора, и наверняка мы найдем такие же и на затылке, как только сможем ее поднять. Эта девочка, хотя и присутствует веревка, была задушена руками, и эти кровоподтеки оставили на ее шее большие пальцы убийцы. Сфотографируйте это, — произнес он, обращаясь к Хонану. — На этот раз я рассчитываю увидеть вас на вскрытии.
Хонан опустил фотоаппарат и посмотрел на Амайю, которая продолжала беседовать с доктором, не обращая внимания на своего помощника.
— Доктор, вы считаете, что ее убили здесь?
— Я бы сказал, что да, хотя установить это предстоит вам. Но если ее убили не здесь, ее привезли сюда не позднее чем через два часа после наступления смерти, потому что после этого труп уже явно не перемещали. Причиной смерти, скорее всего, стало удушение, асфиксия. Чтобы установить точную дату, необходимо изучить состояние личинок, но я сказал бы, что она была убита неделю назад. И произошло это, скорее всего, здесь. Температура тела уравнялась с температурой воздуха в хижине. Судя по цвету кожи различных частей тела, после смерти девочку уже не перемещали. Окоченелость исчезла почти полностью, что соответствует данной фазе. Признаки обезвоживания смягчены высокой влажностью окружающей среды.
Амайя взяла пинцет и, приоткрыв гениталии девочки, отклонилась назад, чтобы позволить Хонану сделать фотографии.
— О чем нам говорят внешние повреждения? Я бы сказала, что ее изнасиловали.
— Все указывает именно на это, но на этой стадии разложения гениталии обычно сильно вздуваются. Все станет ясно во время вскрытия.
— О нет! — воскликнула Амайя.
— Что случилось? Что вы заметили?
Амайя вскочила, как подброшенная пружиной.
— Помогите мне, — обратилась она к Ириарте, разворачиваясь к дивану.
— Что вы хотите сделать?
— Подвинуть диван.
Они взялись за диван с двух сторон, приподняли его над полом, убедившись, что, несмотря на свой внушительный вид, на самом деле он чрезвычайно легкий, и переставили сантиметров на пятнадцать вперед.
— О черт! — воскликнул Сан-Мартин.
Судья Эстебанес, которая в этот момент вошла в хижину, осторожно приблизилась к ним.
— Что тут у вас?
Амайя внимательно на нее посмотрела, но судье показалось, что она смотрит сквозь нее, сквозь стены хижины, сквозь леса и древние скалы долины. Наконец, к инспектору вернулся дар речи.
— У девочки нет правой руки ниже локтя. Ее отрезали острым предметом, и крови нет. Это означает, что руку отняли уже после того, как девочка умерла. И здесь ее конечность мы не найдем. Тот, кто отрезал руку, унес ее отсюда.
Судья отшатнулась. К ужасу на ее лице примешивалось негодование.
Весна 1989 года
С этого времени Амайя жила у тети Энграси. Она ежедневно навещала отца в кондитерской, а домой заходила только по воскресеньям, к обеду. Эти обеды становились для нее настоящим испытанием. Она садилась во главе стола напротив матери, как можно дальше от нее, и ела молча, односложно отвечая на жалкие попытки отца завязать разговор. Потом она помогала сестрам убрать со стола и, когда на кухне воцарялся порядок, направлялась в гостиную, где ее родители смотрели трехчасовой выпуск новостей. Там она прощалась с ними до следующей недели. Она наклонялась и целовала отца, а он вкладывал в ее ладошку туго свернутую банкноту. После этого она стояла рядом с ними еще пару минут, выжидательно глядя на мать, которая продолжала смотреть телевизор, не удостаивая ее даже взглядом. Затем отец произносил:
— Амайя, тетя уже, наверное, тебя заждалась.
И она молча выходила из дома, ощущая, как по ее спине ползет холодок. На ее губах играла торжествующая улыбка, пока она мысленно благодарила всемогущего Бога детей за то, что сегодня мать снова не захотела к ней прикоснуться, поцеловать ее или проводить ее до двери. Она предпочитала, чтобы все оставалось, как есть. Какое-то время она опасалась, что мать каким-либо образом даст понять, что ей хотелось бы вернуть дочь домой. Ее страшила даже мысль о том, что мать может задержать взгляд на ее лице дольше чем на две секунды, потому что, когда она это делала, пока отец искал в шкафу вино или склонялся над камином, чтобы подбросить в него дров, ее охватывал такой ужас, что у нее дрожали ноги, а во рту все пересыхало, как будто он был набит мукой.
Ей пришлось остаться наедине с матерью всего дважды. Первый раз это случилось следующей весной, спустя год после нападения. Ее волосы уже отросли, да и сама она сильно вытянулась за зиму. Это были выходные, в которые переводили время, но они с тетей забыли это сделать. Результатом этого стало то, что она явилась в родительский дом на час раньше. Она позвонила в дверь, и, когда мать открыла ей и отступила в сторону, впуская ее внутрь, Амайя поняла, что отца дома нет. Дойдя до середины гостиной, она остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на мать, которая стояла в коридоре и оттуда наблюдала за дочерью. Она не видела ни ее глаз, ни выражения лица, потому что в коридоре царил полумрак, резко контрастировавший с лучами солнца, заливающими гостиную. Зато она явственно ощущала исходящую от нее враждебность. Казалось, в коридоре притаилась стая волков. Амайя не успела снять пальто, но все равно ее охватила такая дрожь, как будто мягкое весеннее тепло внезапно сменилось свирепым сибирским морозом. Должно быть, прошло всего несколько секунд, но ей они показались вечностью, заполненной сдавленными всхлипываниями и прерывистым дыханием плачущей девочки, которую она не видела, зато отчетливо слышала. Амайя замерла на месте, пристально наблюдая за притаившимся в коридоре и угрожающим ей злом. Легкий шорох, шаг, и плачущая девочка перешла на крик, как будто охваченная паникой. Сдавленные рыдания рвались из ее горла и прерывались судорожными вздохами. Она кричала в тщетной попытке спастись от караулящего ее безумия. Такие вопли издают девочки, когда им снятся кошмары, во время которых им кажется, что они кричат до хрипоты, в то время как до окружающих доносится едва слышный шепот. Еще один шаг. Еще один крик, возможно являющийся частью одного несмолкающего вопля. Ее мать уже стояла в дверях гостиной, и Амайя наконец смогла разглядеть ее лицо. Этого оказалось достаточно. Она поняла, что сдавленно плачущая девочка — это она сама, и осознание этого заставило ее утратить контроль над своим мочевым пузырем в тот миг, когда входная дверь отворилась и в дом вошли отец и сестры.
Всю дорогу до Памплоны она молчала, охваченная внутренним беспокойством, которое не покидало ее с того мгновения, когда она увидела труп Йоханы. В этом преступлении было столько разных аспектов, что она не понимала, с какой стороны к нему подступиться, несмотря на то что напряженно обдумывала его на протяжении всего пути. Цветы, духи, букет на животе девочки, лоскуты одежды, чуть ли не целомудренно прикрывающие наготу трупа… Все это противоречило явной жестокости, с которой кто-то наносил удары по ее лицу и остервенело рвал в клочья одежду, а затем, окончательно утратив контроль над собой, зверски изнасиловал и задушил жертву собственными руками. Кроме того, ей не давал покоя вопрос о похищенной руке. Многие серийные убийцы уносят с собой что-либо, принадлежавшее жертве, чтобы, уединившись, снова и снова проживать момент ее смерти, по крайней мере до тех пор, пока эта фантазия не перестанет удовлетворять и не придется выйти на улицу в поисках новых жертв и новых ощущений. Но чтобы они забирали части тел… Такое случалось крайне редко, поскольку было сложно обеспечить сохранность подобных трофеев, одновременно имея к ним свободный доступ, позволяющий насладиться ими всякий раз, когда убийца ощутит такую потребность. Обычно они присваивали себе волосы или зубы жертвы, но никак не такие части тел, которые подвержены стремительному разложению. Человек, унесший предплечье с кистью руки, плохо вписывался в психологический портрет сексуального хищника. В то же время трудно было представить его изливающим заботу и чуть ли не нежность на убитую им девочку на протяжении многих дней после убийства.