— Ну и хрен с тобой! — едва слышно прошептал Уоррен.
— Ты показывал свои ожоги Эмме? Ей стало плохо так же, как и тебе, от одного взгляда на них?
— Все совсем не так.
— Она должна была ощутить эти шрамы, Уоррен. Я знаю, что ты снимал одежду. Я знаю, что ты хотел почувствовать прикосновение ее кожи к своему телу.
— Нет.
— Я не знаю, что хуже — боль или запах. Сначала ты чувствуешь, как в тело впивается миллион иголок. Они колют и жгут. А потом тебя настигает запах. Он похож на то, как пахнет барбекю, ты не находишь? Все лето над городом витает этот запах. Запах сырой плоти, горящей на углях.
— Я уже сказал, что мы любим друг друга.
Уилл продолжал шутливым тоном, как будто затеял какой-то розыгрыш:
— Признайся, Уоррен, ты когда-нибудь ощупываешь свое тело, моясь в душе? Ты намыливаешься, и твои пальцы касаются ребер и находят эти маленькие вмятины там, где твою плоть сожгли окурками?
— Я этого никогда не делаю.
— Когда они мокрые, они кажутся присосками, верно? Ты ощупываешь их кончиками пальцев и снова чувствуешь себя в западне.
Он покачал головой.
— Ты когда-нибудь умолял, чтобы все это прекратилось? Ты плакал, как последний слабак, потому что боль была невыносимой? Ты говорил им, что сделаешь все, что угодно, верно? Все, что угодно, лишь бы избавиться от этой боли.
— Никто не делал мне так больно.
Уилл говорил все быстрее и жестче.
— Ты нащупываешь эти шрамы, и они рождают в твоей душе гнев. Ты хочешь выместить на ком-нибудь свою злость и обиду. Почему бы не на Эмме с ее идеальной жизнью и богатым папенькой, с ее красивой мамочкой, к которой приходится вызывать врача, чтобы он ее отключил, потому что для нее невыносима мысль о том, что она лишилась своей драгоценной доченьки?
— Перестаньте!
Уилл грохнул ладонью по столу. Фейт и Уоррен вздрогнули от неожиданности.
— Она не твоя, Уоррен! Скажи мне, где она!
Уоррен стиснул зубы и уставился на железную крышку стола перед собой.
Брызгая слюной, Уилл наклонился еще ниже.
— Я тебя знаю. Я знаю, как устроены твои мозги. Ты похитил Эмму не потому, что ее любишь, а потому, что ты хотел заставить ее кричать.
Уоррен медленно поднял голову и посмотрел в глаза Уиллу. Он был в ярости, и ему стоило огромного труда сдерживаться. Его губы дрожали, как челюсти у бешеной собаки.
— Да, — хриплым шепотом произнес он. — Она кричала. — Его лицо было таким же бесстрастным, как и его голос. — Она кричала, пока я не заставил ее заткнуться!
Уилл откинулся на спинку стула. На стене висели часы. Фейт слушала их ритмичное тиканье и смотрела на шлакоблоки стены прямо перед собой, стараясь скрыть свое любопытство от Уоррена и свою тревогу от Уилла.
Ей случалось работать с полицейскими, которые могли стоять под проливным дождем и клясться на стопке Библий, что на самом деле сияет солнце. Она много раз сидела в этой комнате для допросов и слушала, как Лео Доннелли, человек без детей, зато с четырьмя разводами за плечами, воспевает свою любовь к Богу и своим драгоценным дочкам-близняшкам, стремясь любой ценой выудить из подозреваемого признание. Чтобы разговорить подозреваемых, Фейт и сама иногда выдумывала мифического мужа, бабушку, не чающую в ней души, и покинувшего ее отца. Все копы умели плести небылицы.
Вот только на этот раз она была уверена, что Уилл Трент не лжет.
Уилл положил ладонь на стопку папок.
— Мы нашли запись твоего усыновления.
Уоррен покачал головой.
— Это засекреченная информация.
— Засекреченная, пока человек не совершает уголовное преступление, — ответил Уилл.
Фейт разглядывала Уилла, зная, что он лжет, и пытаясь выделить признаки, по которым можно было бы определить, когда он говорит неправду. Его лицо оставалось таким же бесстрастным, как и прежде, и, чтобы не сойти с ума, она переключила все свое внимание на Уоррена.
— Твоя мать жива, Уоррен, — тем временем говорил Уилл.
— Вы лжете.
— Она тебя искала.
Впервые с того момента, как в комнату вошел Уилл, Уоррен покосился на Фейт, словно взывая к ее материнским инстинктам.
— Так нечестно.
— Все эти годы она тебя ищет, — повторил Трент.
Он открыл последнюю папку. Внутри лежал лист бумаги. Он перевернул этот лист и придвинул его к Уоррену. Со своего места Фейт видела, что это копия служебной записки относительно экипировки офицеров, работающих под прикрытием. Городскую печать в верхней части листа копировали столько раз, что возрождающийся феникс был похож на бесформенное пятно.
— Разве ты не хочешь увидеть свою мать, Уоррен? — спросил Уилл.
Глаза Уоррена наполнились слезами.
— Вот она, — продолжал Уилл, постукивая пальцем по документу. — Она живет меньше чем в десяти милях от того места, где ты работаешь.
Уоррен начал раскачиваться на стуле. Слезы катились по его щекам, капая на лежащий на столе документ.
— Какого сына она увидит в тебе?
— Хорошего! — воскликнул молодой человек.
— Ты считаешь то, что сделал, хорошим поступком? Ты думаешь, она захочет быть рядом с человеком, который лишил молоденькую девушку семьи? — Уилл все усиливал давление. — Ты делаешь с родителями Эммы то же самое, что когда-то сделали с твоей мамой. Думаешь, она сможет любить тебя после того, как обнаружит, что ты знал, как вернуть Эмму в семью, но отказался это сделать?
— Она в безопасности, — ответил Уоррен. — Я только хотел, чтобы она была в безопасности.
— Скажи мне, где она. Ее мама очень по ней скучает.
Он затряс головой.
— Нет, — твердил он, — вы ее никогда не найдете. Она будет со мной всегда. Теперь нас уже ничто не разлучит.
— Все это чушь собачья, Уоррен. Тебе нужна была не Эмма, а ее жизнь.
Уоррен посмотрел на стопку папок перед Уиллом, как будто ожидая, что он извлечет оттуда и бросит ему в лицо что-то еще более ужасное и разрушительное для психики.
Уилл предпринял еще одну попытку.
— Скажи нам, где она, а я сообщу тебе адрес твоей матери.
Не сводя глаз с папок, Уоррен начал шептать что-то так тихо, что Фейт не удавалось понять, что он говорит.
— Я сам за ней поеду. Я привезу ее сюда, чтобы ты смог с ней увидеться.
Уоррен продолжал шептать. Его губы двигались, произнося какие-то невразумительные слова.
— Говори громче, Уоррен, — потребовал Уилл. — Скажи, где она, чтобы мы смогли вернуть ее родителям, которые ее очень любят.