Забыв осторожность, Леня смотрел расширенными глазами на чудесную, незнакомую ему жизнь, полную утонченных наслаждений, красивых женщин, жизнь, в которой, казалось, не существовало преград для того, чтобы получать изысканные удовольствия. Весь мир как будто специально был создан для того, чтобы несколько мужчин получали от жизни все мыслимые и немыслимые радости, которые только мог придумать изощренный ум опытного развратника. И, по всей вероятности, Соколовский даже завидовал им из черноты холодной вьюжной ночи.
Уже в воскресенье утром, раскрыв рюкзак, Леня спешно бросал в него свои вещи. Бабка Чичипалиха недовольно шаркала ногами около печки, нарочито громко гремела печной заслонкой и что-то ворчала себе под нос. Причина ее дурного настроения объяснялась просто: квартирант, не дожив целую неделю до обещанного срока, объявил, что съезжает.
— Говорил, что две недели, а сам чуть пробыл и бежать, — бормотала расстроенная потерей заработка бабка. — Я, конечно, понимаю, молодому тут скучно, девок у нас на деревне мало. Так смотрел бы телевизор, чем по лесам шляться…
— На работу вызывают, — оправдывался квартирант, довольный, что может уже уезжать. Он торопился в Москву.
Результаты ночных бдений были неутешительны. Вернувшись под утро в избу, сыщик, основательно продрогший в холодном доме, первым делом просмотрел в камере отснятый материал. Материал был из рук вон плох. Расстояние до снимаемых объектов было слишком велико, и любительская камера не могла достаточно качественно его уменьшить. Мешали пышные занавеси на окнах, интимный полусвет в комнате тоже не способствовал съемке. В кадре были видны только светлые прямоугольники окон на черном фоне кирпичной стены, да еще и размазанные мятущимся снегом. В них копошились какие-то зыбкие, плохо различимые тени.
Сам Леня, вооруженный еще и биноклем, конечно, хорошо представлял, что происходит в комнатах, но этого было явно недостаточно для высококлассного шантажа. С такого расстояния лица невозможно было различить. Существовала еще одна трудность — как искать участников этих ночных оргий, если неизвестно ни кто они, ни чем занимаются, если они недоступны, почти как боги, ездят только на машинах и находятся под постоянной защитой своих крепкоголовых ребят.
Но чем сложнее была поставленная задача, тем сильнее Соколовскому хотелось ее решить. Его азарт рос по мере увеличения трудностей, он подхлестывался самолюбием, ущемленным прошлой неудачей с шантажом Феофанова.
Сейчас все надежды были на то, что, может, что-то получилось при съемке фотоаппаратом. Но, как достаточно опытный фотограф, он понимал, что шансы получить удачные снимки в таких условиях слишком невелики. И все равно оставалась микроскопическая надежда на то, что хотя бы один кадрик вышел удачным. Поэтому Леня так рвался в Москву: основная часть работы была худо-бедно выполнена.
Расплатившись с бабкой и взяв под мышку осточертевшие за неделю деревенской жизни лыжи, Соколовский быстрым шагом шел на станцию. Подойдя к железной дороге, он отвернул лицо от мчавшегося на всех парах скорого поезда, который вздымал колесами вихри снежной пыли, и взгляд его упал на городок, темневший бурым пятном на краю бесконечного поля. Из городка по прямой дороге, как нож перерезавшей снежную гладь, медленно — одна за другой — ползли машины: это, наверное, гости благополучно отбывали домой.
Дома Соколовского ждал неприятный сюрприз: Елены не оказалось дома, квартира, идеально убранная, была абсолютно пуста, исчезли все ее вещи. Леня заглянул в ванную. Женские причиндалы, которые порой так его раздражали, все эти баночки, скляночки с кремами, шпильки, краски, щипцы для завивки волос бесследно исчезли. Ни одна мельчайшая деталь не напоминала о том, что в этой квартире еще недавно обитала женщина.
«Что случилось? — недоумевал Леня. — Неужели обиделась на то, что я уехал, не попрощавшись?»
Он сел на диван и задумался. Этого он не ожидал. Когда он спешил домой, его воображению представлялось, как его встретит ласковая девушка с янтарными глазами и с вечной полуулыбкой, играющей на тонких губах. За три месяца, которые они провели вместе бок о бок, он легко привык к тому, что его ждут в любое время дня и ночи, что его готовы утешить и успокоить в любой неудаче, к тому, что можно принимать любые дозы нежности и ласки, расплачиваясь только снисходительным вниманием.
Когда же трехмесячная идиллия совместной жизни внезапно прервалась, оказалось, что все как бы существующее само собой вовсе не обязательно незыблемо и прочно. Построенный песочный домик был легко разрушен первой же набежавшей на берег волной и нуждался в капитальном ремонте.
Леня почувствовал запоздалые укоры совести. Наверное, он все-таки плохо сделал, что отделался только прощальной запиской, испугавшись собственного вранья по телефону. Такие мелочи обычно не прощаются женщинами. Надо было срочно разыскать Елену и выпросить у нее прощения.
Оказывается, без нее было плохо. Еще трясясь в электричке, разморенный жарким воздухом хорошо протопленного вагона, Леня сквозь дрему подумывал о том, что, может быть, не стоит рассказывать самому близкому человеку о том, чем он занимается. Ведь эта работа в последнее время стала чуть ли не главной частью его бытия.
В ней было все, что так привлекало его в жизни, — азарт, погони, хитроумные логические задачи, риск и деньги. Без всего этого существование его оказалось бы скучным и обыденным, лишенным привкуса соли и перца. Леня чувствовал, что не создан для того, чтобы ежедневно тянуть лямку обычного среднестатистического служащего. Ему как воздух нужен был миг триумфа, миг, когда весь мир, кажется, застывает в восхищении у ног удачливого авантюриста.
Все это трудно объяснить женщине. Ей, как считал Леня, помешали бы его понять ненужные, давно устаревшие моральные установки. Но, если Елена его любит (он чувствовал это без объяснений и клятв), она должна все же его понять и принять без всяких «но».
Он собирался позвонить ей и объяснить все с самого начала и до конца. Однако в глубине своего существа в данный момент он не ощущал обычной всепоглощающей уверенности в своей правоте — смущала и сомнительная полезность его поездки, и следующие одна за другой неудачи.
«Позвоню вечером, вдруг ее сейчас нет дома, все-таки воскресенье, — оправдывался он перед самим собой, распаковывая вещи, набирая в ванну воды. — Конечно, я свинья, что и говорить, но кто без греха?..»
Проявленные пленки Леня в бешенстве швырнул в мусорное ведро. За ними последовали и только что отпечатанные фотографии. В серо-черной мути, расплывавшейся по фотобумаге, плавали какие-то хвостатые головастики, в которых невозможно было угадать людей. Все попытки увеличить изображение и сделать его более четким не удались.
Неделя черной неблагодарной работы, лазания по деревьям и лыжных прогулок на свежем воздухе пошла насмарку. Деньги, полученные еще два месяца назад от трусливого эксгибициониста, подходили к концу. Любимая исчезла в неизвестном направлении. Чего еще можно было ждать от жизни? Каких пинков, каких пакостей, каких подвохов и толчков в спину? Некоторая доля неуверенности в себе уже разрасталась в Ленином сознании в глобальную неудовлетворенность самим собой.