Карл поднял глаза на мужчину, который, вероятно, держал свою семью на коротком поводке.
— Нам известно, что Трюггве и Поул были вместе в Инженерной народной школе в тот день, когда Поула видели там в последний раз. Так что, раз Поул здесь не проживает, может, я мог бы тогда поговорить с Трюггве? Всего пару минут?
— Нет, мы с ним больше не общаемся. — Он произнес это абсолютно холодно и безэмоционально.
Фонарь над входом освещал его серую кожу, какая характерна для людей, имеющих изнурительную работу. Слишком много дел, слишком много решений, и слишком мало позитивных событий. Серая кожа и тусклые глаза. И эти глаза были последним, что увидел Карл, прежде чем мужчина захлопнул дверь.
Через секунду свет над входом и в прихожей погас, но Карл знал, что хозяин все еще стоит по ту сторону двери и ждет, пока он уйдет.
Карл осторожно потопал на месте, так что могло показаться, что он спускается с крыльца.
В тот же миг отчетливо послышалось, как мужчина за дверью начал молиться.
«Удержи наши языки, Господи, от страшных неправедных слов, и праведных слов, не вполне соответствующих истине, и чистой правды беспощадной. Ради Иисуса Христа», — молился он по-шведски.
Он отказался даже от своего родного языка.
«Удержи наши языки» и «мы с ним больше не общаемся», сказал он. Черт возьми, что значат эти фразы? Им возбранялось говорить о Трюггве? Или он имел в виду Поула? Дело в том, что оба мальчика оказались изгнаны из-за того самого происшествия? Они оказались недостойны Царства Божьего? Все дело в этом?
В таком случае это никоим образом не касалось государственного служащего при исполнении.
«И что теперь?» — размышлял он. Может, все же стоит позвонить в полицейское управление в Карлсхамн и попросить их о помощи? Но каким образом он аргументирует свою просьбу, будь она неладна? Ведь семья не сделала ничего противоправного. По крайней мере, насколько ему было известно.
Мёрк покачал головой, беззвучно сбежал по лестнице, сел в машину и, включив заднюю передачу, проехал чуть дальше до более удачного места парковки. Тут он открутил крышку своего термоса и констатировал, что содержимое было ледяным. Мило, подумал он, совсем не это имея в виду. Прошло как минимум десять лет с его последнего ночного выезда, причем тогда это было совсем не добровольное предприятие. Промозглые мартовские ночи в автомобиле без нормального подголовника и с холодным кофе в пластиковой крышке — совсем не к этому он стремился, поступая на работу в полицейское управление. И вот теперь он сидит здесь. Свободный от каких бы то ни было идей, если не считать идиотского въедливого инстинкта, подсказывающего, каким образом следует понимать человеческие реакции и к чему они могут привести.
Этот мужчина из дома на пригорке реагировал неестественно, тут не могло быть сомнений. Мартин Холт вел себя слишком уклончиво, бесцветно и бесчувственно говоря о двух своих старших сыновьях, и в то же время не проявлял никакого интереса относительно того, что привело комиссара копенгагенской полиции в этот скалистый край. Чаще всего понять, что дело нечисто, можно по тому, что люди не задают вопросов и отказываются от излишнего любопытства. И данный случай подтверждал это.
Карл посмотрел в направлении дома, скрытого за поворотом, и поставил чашку с кофе между коленей. Теперь он медленно прикроет глаза. Восстановительные пять минут сна — вот эликсир жизни.
Всего на пару минут, подумал он и, проснувшись через двадцать минут, обнаружил, что все содержимое чашки уже вовсю охлаждает его гениталии.
— Дьявол! — прорычал он, смахивая кофе с брюк. То же ругательство он повторил секундой позже, когда свет автомобильных фар скользнул от дома и двинулся в направлении Роннебю.
Пришлось оставить в покое кофе, который впитывался в сиденье, и схватиться за ручку переключения скоростей. Темнота была, хоть глаз выколи. Едва обе машины оказались за пределами Халлабро, остались только звезды — и фургон впереди на фоне скалистого ландшафта Блекинге.
Так они ехали десять-пятнадцать километров, пока фары не осветили кислотно-желтый дом, стоящий на холме настолько близко к дорожному полотну, что, казалось, при малейшем порыве ветра жуткое строение превратит дорожное движение в полнейший хаос.
Во двор перед домом и свернул фургон — и простоял в течение десяти минут у въезда, прежде чем Карл вышел из машины на обочину и медленно стал подкрадываться к дому.
Только теперь он заметил, что внутри автомобиля сидело несколько человек. Неподвижные и темные силуэты. Всего четыре фигуры разной величины.
Он выждал несколько минут, потратив их на то, чтобы осмотреться. Если не считать цвета, прямо-таки светившегося в темноте, этот дом не представлял собой веселого зрелища. Мусор, какие-то старые железки и древние инструменты. Создавалось впечатление нежилого строения, которое предоставлено само себе уже много-много лет.
Глубокая пропасть разделяет элегантный родовой дом в самом престижном квартале Грэстеда и этот медвежий угол, подумал Карл и проследил взглядом за конусами света от автомобиля, быстро выехавшего из Роннебю и скользнувшего к фронтону дома и припаркованному во дворе автомобилю. На секунду вспышка света осветила заплаканное лицо матери, молодую женщину и двух подростков на заднем сиденье. Все присутствующие в фургоне находились под сильным впечатлением от происходящего. Они сидели молча, с нервными и испуганными выражениями лиц.
Карл подобрался к дому и прислонил ухо к гнилой дощатой стене. Теперь он видел, что только слой краски не давал дому развалиться на части.
Внутри обстановка была накалена. Очевидно, двое мужчин затеяли отчаянную дискуссию, и единство мнений явно не вписывалось в создавшуюся ситуацию. Создавалось ощущение ожесточенного крика и непримиримой интонации.
Когда они замолчали, Карл едва успел заметить мужчину, с силой хлопнувшего дверью и почти бросившегося на водительское место ожидающего фургона.
Колеса взвизгнули, когда автомобиль семьи Холт задним ходом выехал на шоссе и умчался в южном направлении. А Карл сделал свой выбор.
Этот вопиюще страшный желтый дом словно что-то шептал ему.
А он слушал во все уши.
На именной табличке было написано «Мамочка Бенгтссон», однако женщина, отворившая желтую дверь, никак не могла прозываться «мамочкой». Двадцати с небольшим лет, светловолосая, с кривоватыми передними зубами и весьма прелестная, как сказали бы в минувшие времена.
Все-таки в Швеции что-то было.
— Да, я исхожу из того, что мое появление здесь в той или иной степени ожидаемо. — Он показал ей свое удостоверение. — Я найду тут Поула Холта?
Она затрясла головой, но улыбнулась. Если происходивший здесь только что скандал действительно был серьезным, значит, она держалась от него на расстоянии.
— Ну, а Трюггве?
— Войдите внутрь, — коротко ответила она и указала на ближайшую дверь. — Трюггве, вот он и пришел! — прокричала она в гостиную. — Я пойду прилягу, хорошо?