И я хочу так жить — коротким внешним умом, хочу, чтобы в этом сезоне все у меня было и как положено! Хочу много-много подростковой крутовертящейся событиями шелухи с парнями и их беспечным вниманием — это обязательно, с моим зачислением в команду «Фестиваля», это тоже обязательно, ну и все традиционные пионерские штуки по списку нужны мне позарез! Хочу всего и на полную, чтоб устать и передознуться, а не ностальгировать еще год по не случившемуся, хочу, чтобы мне всего хватило «под завязку», а потом я быстренько окончу школу, и начнется «с ума-сойти-какая» студенческая жизнь. Все! Это все, что мне нужно! Пора стать ветреной, жадной до сиюминутной жизни, до всех ее самых бестолковых проявлений и звенеть от впечатлений, как шкаф с хрусталем от счастья, что его задели и дали, наконец, позвенеть, дали услышать собственный голос. Мне так нужно выжить в этот раз…
Но скоро все закончится, и как я буду без тайги, без этой метафизической погруженности в чрево жизни, где меня что-то бьет, как колокол изнутри — наружу, заставляя игнорировать очевидную реальность? Не знаю… может, хорошо? Отправлюсь в большой мир… Тайга ведь для этого меня вырастила, сделала собой, и я такая вот, с ее нутром проросту где-то там далеко, пущу ее корни, ее породу, ведь внутри меня совсем другая жизнь. И все это так меня достало! Достало! Но если я самовольно отключаюсь от потустороннего состояния, то в обморок падаю по-настоящему, с синяками и капельницами, сколько раз пробовала отрезать от себя это дырявое безмерное сознание и столько же раз валилась без памяти… Не могу я самовольно отключить эту «таежную пуповину». Придется ждать, пока само все отсохнет? Может, это у меня астма какая-нибудь? Ну, от того, что дышишь металлизированным воздухом промышленного мегаполиса с рождения, грудь постоянно стягивает бетоном, может, от этого и мозги попортились? Может, эта таблица химических элементов, что вдыхается каждым жителем ежесекундно, и есть ответ на мой вопрос? Может, так… Скорее всего так и есть, это ответ, но мне от него вообще никакого толку! Внутри по-прежнему колышется «безмерное», и где там моя личность? И только колокольное эхо отражается мыслями, не имеющих в этом мире ни места, ни ответа. Кто я?
Больше торчать на остановке как дуре реально тупо, караван скоро двинется, а я тут все стою и стою… Пора! Стремглав и вприпрыжку, уже без вялой рефлексии и надуманных страхов, добралась до хвоста желтопузой змеи из «Икарусов», и сразу нырнула в наш еще пустой автобус бросить сумку, чем напугала водителя так, что он перекрестился. Советский человек, между прочим! Но с перепугу все крестятся, а не честь отдают — природу не обманешь! Выглядываю с подножки автобуса, ага, все «городские» из постоянного состава нашего отряда уже тут: Ленки-Пенки, Бабочки-Горелки, Мухи-Толики и еще человек под тридцать. Но этого мало, заведение «Тайга» столь престижное, что «путевки» к нам продают «из-под полы» и выигрывают на школьных конкурсах. Смотрю, «новеньких» десять-двенадцать наберется, нелепо озираясь к родителям, они явно выказывают тревогу. Отправление на носу, а путевки у них никто так и не принял? И стол наш пуст, только табличка «Первый отряд» светится на белой картонке. Осматриваясь по верхам, ищу глазами Егора, нашего бессменного «вожатого» все десять сезонов, что мы приезжаем в «Тайгу». Егор по совместительству еще и большой пионерлагерный начальник и поэтому носится с мегафоном туда-сюда по площади весь в «мыле» и толпе вопрошающих, ему точно не до нас, а второго «вожатого» отчего-то все еще нет. Нет «вожатого» у нас вообще, потому что пол отряда должны бы работать сами, по восемнадцать многим стукнуло, или «он-она» куда-то задевались в толкотне, уже не важно. Я спешно соскочила с подножки и заняла «пост». И тут же мне в нос полезли книжицы-путевки, не глядя в лица я начала быстро заполнять список на отправление, а какая-то тетя, такие всегда откуда-то берутся, решила меня пристыдить:
— Вы тут, что себе думаете, девушка? Где вы шляетесь-то? Мы тут стоим и стоим! И сколько вам лет вообще? Как вам доверять ребенка, если вы так относитесь к своим прямым обязанностям?
Я подняла голову и взглянула на ребенка: парень метр восемьдесят с ярко выраженной щетиной.
— Мои прямые обязанности — стоять и тупить с друзьями, лет мне шестнадцать, и я не претендую на такое доверие. Егор Константинович Сотников, действующий директор лагеря по «методической» части и по «безопасности» в придачу, еще и «вожатый первого отряда», он вон там, исполняет свои прямые безграничные обязанности. Безопасность тут всех дико интересует, а у него есть табельное оружие и он показывает нервным родителям, что ему «точно есть чем от медведей отстреливаться», потом еще доказывает, что и полномочия такие имеются, вверенные ему Центральным УВД по должности «старшего оперуполномоченного». Вот в его «погонах» я путаюсь, звание не скажу, вдруг его уже повысили. Если вы готовы проявить гражданскую позицию и помочь нашему доблестному персоналу, то замените нашего товарища на его посту, передав другим товарищам вышеизложенную информацию, вот тогда Егор Константинович всех тут же бросит и займется переписыванием…
Все это время я продолжала заполнять списки, итог — тридцать девять человек, ни фига себе «отряд переростков»! Но чем больше пионеров в отряде, тем больше свободных парней, уйма шансов на свидание у «нецелованой» и проблем с многозадачностью у меня явно не будет.
— Хамка, — ответила тетя, а сын извинился жестами за ее спиной.
— Спасибо, — ответила я парню вслух.
И тут я увидела того, кого ожидала встретить только завтра уже в лагере — Ванька! Нашей разлуке всего неделя, но, конечно, я успела соскучиться, он как пароход среди баркасиков высился над всеми подростками и их родителями. Не так уж он долговяз, а плечи скручивает всю дорогу, словно извиняясь, что так неприлично хорош собой. Толпа самопроизвольно расступается, особенно девицы, и все пялятся на него как на явление. Пергидрольная тетя тоже уставилась, задрав подбородок и обнаружив под ним шею, и тоже расступилась со всей своей непривычностью уступать кому-то хоть что-то. Ванька, еще не минуя столик, уже прибрал меня в свое дружественное поле длиннющими руками, прокрутился через препятствие и приспустился ко мне сверху вниз, а тетя икнула:
— Да что тут у вас творится такое! Это что за безобразия! — она тряханула пухлым кулачком перед моим, а не Ванькиным носом.
— Не видите, это сеструха моя! Ну, мы «близнецы» и не виноваты — судьба такая, нам необходим телесный контакт, только она у меня мелкая, ест плохо… — ответил ей Ванька, а тетя присмотрелась к нам внимательно.
— Ну, тогда ладно, — она вдруг смирилась и отвернулась, сын густо покраснел, я же этому сыну показала жестом, где она у всех застряла, а он мне солидарно кивнул в ответ. И это не кокетство, я не умею какие-то «завратые» вещи из себя специально вытаскивать, это просто поддержка — никто парня по его предкам судить не собирается, это же предки!
— Вань, снеси путевки-списки на главный «пост», а то никак не отправимся, — сунула Ваньке папку, и он уплыл по расступающимся водам толпы, меня-то сразу бы затоптали.
Конечно мы с Ванькой никакие не «близнецы» и даже не родственники! По духу, возможно, но не по крови, он даже не мой парень, то есть категорически не парень он мне, поэтому мы и называемся «близнецами», так нам действительно проще представить окружающим наше отношение друг к другу, а внешняя «похожесть» если и есть, то лишь в некоторой общей высветленности, не более того. Ванька Ветров где-то «у бога за пазухой» раздобыл эллинское лицо в белокудрых тенях, кудри он нещадно срезает, явно чураясь этого «девчачьего», по его убеждению, достоинства, но они с непоколебимостью отрастают вновь, мол, «не уничтожить тебе, парень, столь милый эльфообразный лик». Ванька бесится и хорошеет, подростковость его совсем не задела нелепостью и прыщами. Растет как на дрожжах, словно действительно, в конце концов, собирается своим торсом «подпирать небо». И при этом он отвратительно умен, в МГУ его лично пригласили как победителя юношеских математических олимпиад, видимо так детский аутизм на его мозгах сказался. Вот бы и мне такой эффект откопать в моих внутренних вывертах, но мне никакой выгоды от моей «чудинки» не досталось. Ванька наоборот не ценит «дары» вовсе, на публику каламбурит и дурит, выставляет себя чаще не вполне удачно и бывает болтлив как назойливая муха, чем, видимо, и зализывает раны своего безобразного совершенства. Ванька — мой лучший друг.