* * *
Кто-то любит «Поход», кто-то нет, а я привыкла: все десять лет хожу в поход и не знаю, как бывает иначе, что за пионерлагерь без походов. И это мой последний пионерский сезон, конечно, меня прямо-таки ностальгически тянет на берега Маны, что раскинулись широкой долиной после опасных и крутых порогов, которые покоряют байдарочники со всех краев нашей страны. Ну а мне как раз и нужны эти лагеря туристов-дикарей, мне нужно найти факты последних случаев нападений и уговорить семьи жертв подать «коллективное заявление» по этому «делу», другого воздействия на маньяка я пока не придумала. Как он будет действовать в отношении меня, никто не знает, надежды мои вычислить его призрачные и полагаться на них нельзя. И я уверена, что именно среди байдарочников найду свидетелей, счет прибывающим девчонкам никто не ведет, они самые «удобные» для него жертвы, как бы жутко это ни звучало.
В поход из «костюмов» в качестве сопровождения с нами никто не вышел, следом тайком точно никто не тащится, идем уже несколько часов по тайге, и тишина, у меня внутри как свежий ветер завелся, шелестит покоем и беспечностью, от которой я совсем отвыкла и все еще напряженно вслушиваюсь в окружающее, но маньяка рядом нет! Егор с Надькой на хвосте давно ушел вперед, а процессия растянулась на часы, идем с Маринкой и Мухой и новую программу обсуждаем, они всю дорогу песни из фильма «Танцор Диско» учат и при этом орут на весь лес, короче, крутая парочка из них вышла. Когда это расслабляющее веселье закончилось, ну реально устали от этих трагикомических песнопений, так мы еще и вытанцовывали все дорогу индийские выверты, чтобы похоже на «Болливуд» получалось, Муха вдруг перепрыгнул на другую тему:
— Ты Толика уделала? — он кивнул на мой все еще царапанный кулак. — Ты ему нравилась, я знаю, но у меня и в мыслях не было, что он может вот так… — Муха как-то согнулся, словно признает свою вину, а он-то тут причем!
— Муха, я ничего не знаю, и все… да я помнить об этом Толике не хочу!
— Ты не думай, я сам бы ему врезал за такое, ты же Малая. Кому тогда доверять, если не своим? Конечно, Толик мне не сознается, но и так все ясно, он сегодня из «травмы» вернулся, а я с ним и разговаривать не могу, вот честно, не могу… — Муха наклонил голову и смотрит в землю.
— Да пошел он, забыли… — и как спасительное окончание этого изнурительного объяснения появился холм, за которым открылась наша постоянная стоянка.
Забрались на последнюю скальную тропу, елки кругом, вросшие в щебень, и чем они тут живут — неясно, от можжевеловой ароматной волны совсем нечем дышать, выбрались на вершину, перевалили холм и перед нами открылась доисторическая в своей древности долина. Немного льда, опушки снега по берегам и мастодонтов стадо смотрелись бы тут уместнее, чем выбеленные солнцем парусиновые палатки, как древесные грибы они вросли в поляну, всюду костры, воздух с погорелым привкусом, и отзвуки гитарных струн текут над рекой. Мана в этом русле широкая, спокойная, раскидистая, зелено мшистые поляны перемежались низкими пролесками и мелкими кустистыми островками, картина развернулась панорамно как с высоты птичьего крыла и с надеждой той же свободы. Вот-вот и я смогу двигаться и не ограничивать себя, и настанет такое время, когда я перестану бороться с творимым человеком злом и смогу просто жить; хочу жить самой простой рукодельной жизнью и быть человеком, но это невозможно, пока мое тело червоточит, пока моя душа истребляется так беспощадно. Самый большой секрет и цена всего — каждое смертоубийство это всегда «я», поэтому и пришлось раздробить себя на многомерные части и обесточить свое сознание, все ради выживания в этот дикий период. И я жду, что мир созреет до этого, чтобы спасти меня, вместить всю эту боль разом я не могу, не выдержу, и я все жду…
Наверху вдалеке виден последний неопасный порог реки, по нему только что прошел широченный плот с палаткой и веслами, компания в боевом кличе радости отметила это событие, эхо их возгласов достигло и нас! Мы тоже подняли руки и заорали в ответ на всю долину, внизу волной все подхватили наш ор, звонкое стократное эхо размножилось, отскочило от стен пространства и зазвенело как битое стекло, и детское безусловное счастье разлилось по всему телу. Мы побежали с горки с визгом и дурью, меня просквозило, выдрало все нажитое с корнем, я пустая и полная одновременно, кошмар выветрился, а внутри поселились все эти древние сосны и елки, словно я вся стала прозрачной, тело истерлось, я теперь идентична тайге абсолютно. Вот никогда не лезу в воду, тем более такую ледниковую как в Мане, но сейчас мне больше всего захотелось окунуться, желательно, чтобы река встретила студеностью; солнце палит вовсю и обещает согреть быстро, зато дурное больше не сможет просочиться внутрь меня, в такой чистоте и свежести ему просто не за что будет зацепиться. Так и сделали, не сворачивая в палаточный лагерь, что расположился на уступе над рекой, побежали к воде, скидывая одежду и бросая рюкзаки на мокрую траву. Наши ребята, кто пришел раньше, видимо поступили так же, и весь бережок утоптан уже в слякоть, плавать не умею, но тут неглубоко, и я с разгона, головой кинулась в воду! Никогда такого не делала, мой организм при любых иных обстоятельствах принял бы это как пытку, но мне необходимо свежее мышление и обновление, а лучше полное забвение, что мгновенно и случилось, стоило попасть в воду. Ледяная лавина хлынула в уши, нос, и я с криками выпрыгнула обратно на берег, как Иванушка-дурачок из котла с кипящим молоком, кожу щипало как от ожога, и никакого золотопарчового костюма на меня так и не налипло, осталась прежней цыплячьебелесой и жалкой в такой наготе. Пробралась на карачках на сухой травяной островок, чтобы никто не срисовал меня такую уязвимую недобрым взглядом, хочу остаться девственной, нетронутой, и упала под солнце. Лежу и мыслей никаких, легкая, как перо, выбитое из подушки, сейчас подхвачусь порывом ветра и меня снесет неведомо куда воздушным потоком.
Чувствую спиной прикосновение, Ромка рисует по моей мокрой пояснице теплую дорожку горячим пальцем, и я выдала себя, кожа тут же покрылась крупными рисовыми пупырышками, но я не шелохнулась, сделала вид, что ничего не произошло:
— Ты красивая… — он не убирает руку с моей поясницы.
— Так тебе и надо, — ответила я, подхватилась, прикрывшись скомканной одеждой, и пошла в лагерь, а навстречу мне уже бежит дерганая Бабочка, берег хорошо с зоны палаточного лагеря виден. Да пошли они…
В зоне лагеря все палатки уже поставлены, Маринка и Муха забросили вещи, свои и мои, в самую крошечную последнюю свободную палатку, на троих маловата, но какая разница, где спать в походе. Егор стоит у костра, над которым висит огромный котел, и как заправский повар дегустирует варево, аромат разнесся по весям, мне дико хочется есть, и я, едва прикрывшись мокрой майкой как фартуком, забросив манатки снайперски в сторону палатки, помчалась к костру. Обед еще не начался, все разбрелись, но мне невмоготу, позавтракать я так и не успела, схватив алюминиевую чашку, тяну ее просительно Егору. Мне кажется, если сейчас не кину в себя хоть что-то, то вообще не смогу есть, ничего желудок не примет, слипнется, вывернется, начисто забыв, что это такое — насыщение и получение! Хватаю нетронутый брусок свежайшего, продавливающегося до самых своих стенок хлеба, отрываю душистую корочку и вгрызаюсь, глотая кусками, а Надька сидит на корявом бревне и смотрит на меня осуждающе-брезгливо: