Все затихли, повернувшись к Тезею.
Тот кивнул:
– Да, Тиры больше нет. Вернее, от нее кое-что осталось, но, думаю, городов нет.
Поднял голову и увидел… пастуха, который подарил им овцу. Увидели старика и Перибея с Идасом. Все трое уставились на пастуха так, словно привиделся сам Зевс!
– Я поймал в горах трех овец, вот они. Их пришлось убить, заберите, вам пригодится, – показал на трех большущих овец пастух.
– Но, старик, – растерянно проговорил Антий, – зачем ты убил животных, ведь у тебя ничего не осталось небось?
– Им нечего есть, травы на Наксосе не будет еще долго. Лучше так, чем голодная смерть в горах. А мне ничего не нужно, немного погодя я уплыву с острова.
– Тебе есть куда?
– Найдется.
Тезей был рад, что Антий уже привык распоряжаться и сам повел разговор со стариком. Ему было бы трудно беседовать с пастухом, помня о том, что это сам Зевс.
Тезей не заметил, что не меньше появление пастуха поразило и Перибею с Идасом. Зато это заметил Антий, когда старик, приветственно махнув рукой, стал довольно быстро подниматься наверх, прочь от лагуны, Антий пристально наблюдал за Тезеем и его товарищами.
– Тезей, – Антий присел подле товарища, когда все, что могли до ночной темноты, уже сделали и пора просто отдохнуть, – вы уже видели этого пастуха, не так ли?
– Да, видели, это он показал нам дорогу в гору. Без подсказки нам тропу, засыпанную пеплом, было не найти.
– Но почему вы так поразились, когда увидели его здесь?
Тезей с честью выдержал эти расспросы:
– А ты как думаешь? Разве ты не удивился бы, встретив старика сначала высоко в горах с овцой на плечах, когда все вокруг погребено под пеплом и ветер сбивает с ног, а потом вот здесь уже с тремя овцами?
– Может, это сам… – он не успел произнести следующее слово, как сердце Тезея ухнуло, неужели первый же человек обо всем догадался?! – Посейдон? Твой божественный отец хорошо помог нам, не будь его, мы бы уже были на дне.
Тезей с трудом перевел дыхание:
– Возможно. Как вела себя Ариадна? Как обращались с ней?
– Как все и как со всеми. Прости, но нам не до дочери царя Миноса. Здесь нет царских дочерей или изгоев, все равны и все трудятся.
– Я не возражаю, просто спрашиваю, не отлынивала ли она от работы?
– Ничуть, напротив, бралась за самое тяжелое и работала больше всех девушек.
– Я поговорю с ней.
Ариадна сидела в стороне, обхватив колени руками и уложив на них голову – привычная поза в последние недели. Прекрасная и одинокая, потерявшая все – семью, дом, возможность вернуться в привычную жизнь…
Тезей присел рядом.
– Ариадна. спасибо за то, что помогла спастись всем нам.
Девушка оглянулась вокруг:
– Разве это спасение?
– Думаю, погибни мы там от стрел воинов Миноса, было бы еще хуже. Я не умею возвращаться из царства Аида, а здесь есть хоть какая-то надежда.
– У вас, но не у меня, – Ариадна смотрела на все еще бурное море с тоской, ветер трепал ее волосы, глаза полны слез.
Тезей подумал о том, насколько она красива, даже совершенна. Боги очень постарались, давая царской дочери такое обличье, так почему же они допустили, чтобы это совершенное тело при совершенном лице оказалось вместилищем будущего разрушителя жизни? А, может, и нет? Может, Перибея ошибается и у Ариадны родится вовсе не Тифон?
Тезей усмехнулся своим мыслям, не Тифон, так второй Минотавр. Вспомнив того, которого пришлось убить, он подумал, что ребенка все равно стоит лишить жизни сразу после рождения. Минотавр, конечно, куда лучше Тифона, но тоже чудовище. Повторять ошибку Миноса нельзя.
А вдруг это не так и Ариадна вовсе не.
– Ариадна, ты. у тебя будет ребенок?
Она не опустила глаза, смотрела прямо, повернув к нему голову:
– Да, Тезей. В тот день… когда был пир, помнишь? Тогда я пошла к Минотавру, у которого долго не была, пошла, чтобы успокоить и. Он мужчина и много сильней меня.
После первой фразы остальные Ариадна произносила, уже глядя в пустоту, пережитое всколыхнулось снова, внутри все сжалось, открытая рана в сердце кровила…
– Ты не виновата. – Тезей, не выдержав, обнял несчастную девушку за плечи и прижал к себе. Она всхлипнула. – Тебе стоило все рассказать мне давным-давно, и о предстоящем бое с Быком тоже, а не пытаться спасти меня ценой жизни моих друзей.
– Если бы не землетрясение, никто из вас не спасся бы, а так мог хотя бы ты. У выхода из Лабиринта тебя ждал с крыльями Дедал.
– Кто? С чем?
Ариадна снова хлюпнула носом и попыталась объяснить:
– Дедал сделал крылья, на которых человек мог улететь далеко. И ждал тебя с этими крыльями у выхода из Лабиринта. Я же просила, чтобы ты сразу после боя с Минотавром уходил, сматывая нить. Она вывела бы тебя к Дедалу.
– И я улетел бы с ним, оставив друзей в жертву Быку?
– Но их бы и так принесли в жертву. Мне нужно было остаться дома. – Тезей уже открыл рот, чтобы спросить, не жалеет ли Ариадна, что сбежала с ними, как она продолжила: – Отец принес бы меня в жертву Быку и вот этого, – девушка кивнула на беспокойное море, – не было бы.
Тезей вздохнул:
– Не думаю что даже все ваше семейство, принесенное в жертву, успокоило бы Тиру.
Ариадна нахмурилась:
– Почему Тиру?
– Тиры больше нет, ее поглотило море.
Пришлось рассказать Ариадне то, что она не слышала.
– А… Крит?
Как бы ни была зла на отца девушка, как бы ни ссорилась с сестрой, она любила родных, даже мачеху. Понимать, что их тоже поглотило море, страшно.
– Крит не знаю, наверное, нет. Тира извергала пламя Тартара, а потому провалилась.
– Лучше бы я была с ними.
– Не говори так. Море немного успокоится, мы снимем корабль с мели и отправимся в Афины, нас там уже и не ждут, наверное. То-то будет радость!
– Мне нельзя никуда.
– Почему? – нахмурился Тезей. Неужели она сама что-то знает?
– У меня родится чудовище.
– Кто тебе это сказал? – Тревога охватила все существо Тезея. Неужели девушка давно знала о Тифоне?!
– Кто может родиться от Минотавра? Только новый Минотавр. Отец столько лет прятал моего брата в подземелье, что же, и мне прятать своего сына?
– Ты не знаешь наверняка, что у тебя будет сын, похожий на Минотавра.
– Но ждать этого невыносимо. Ты знаешь, что моя мать погибла, рожая чудовище. Минотавр просто пропорол ее внутренности, выбираясь на свет. Я хочу погибнуть вместе с ним, – Ариадна приложила руку к животу, где уже зрело нечто, не известное никому.