— Не знаю, вероятно, нянчит свое оскорбленное эго. Он не смог ничего сделать, она оказалась очень фригидной — девственница.
— Свинья, надеюсь, ему отрежут яйца.
— Об этом позаботится ее отец.
— Возможно, но держу пари, что ее отец такая же свинья. Знаешь, сколько таких историй я слышала, когда росла? Иногда об этом рассказывали сами мужчины.
Сьюзен начала убирать со стола, хотя мы еще не закончили есть. Она отнесла тарелки к раковине и выбросила вполне пригодную пищу в мусорный пакет. Теперь мне стало понятно почему. Вернувшись с работы, я застал ее за уборкой. Это был своеобразный сеанс домашнего изгнания бесов. Она обернулась ко мне, грудь ее тяжело вздымалась.
— И знаешь, что я тебе еще скажу? Иногда, держу пари, мне казалось, что эти мужчины похваляются.
Мы прекратили этот разговор. Сьюзен была в такой же ярости, как и я, может быть, еще больше. Но эмоциональные реакции имеют, очевидно, какое-то отношение к сексуальности. Поди разберись — Стенли Пирсон, вероятно, объяснил бы эту связь. Я же могу только сказать, что в эту ночь мы со Сьюзен любили друг друга в первый раз за несколько недель.
Когда мы на следующий день приехали в госпиталь, в палате Черил были ее родители. Девочка была в гипсе, на челюсть наложена шина, но родители решили забрать ее, чтобы ухаживать за ней дома. Мистер Мэтт оказался бледным эктоморфом, а не плотным здоровяком, каким я себе его представлял. Он непрерывно протирал носовым платком свои роговые очки. За то время, пока мы разговаривали, он сделал это пять раз. Миссис Мэтт носилась вокруг дочери, как хлопотливая клуша по курятнику. Оба родителя старались не смотреть на дочь, которая неподвижно сидела в белом пластиковом кресле.
Я поздоровался с Черил, которая в ответ с трудом произнесла что-то нечленораздельное, выказав свои чувства лишь выражением карих глаз. Лицо было покрыто синяками; может быть, потребуется пластическая операция. Я представился родителям и представил Сьюзен, и мистер Мэтт робко приблизился, словно желая предложить мне что-то из-под полы.
— Хочу поблагодарить вас, — пробормотал он, — за то, что вы помогли моей дочери.
Я рассеянно кивнул, словно помогать жертвам изнасилования для меня самое привычное дело.
Миссис Мэтт пригласила нас в Тупело, в гости.
— Черил потребуется общество, пока она будет выздоравливать.
— Что с тем парнем, который это сделал?
Я должен был задать этот вопрос.
Губы мистера Мэтта сложились в тугую нитку.
— Мы сами разберемся с этим. Мы не хотим огласки, вы же понимаете.
Я понимал. Все было так, как предвидела Сьюзен. Тот негодяй был заметной фигурой в городке. Единственное, что они сделают, — это прокатят его на выборах в Кивани-клуб. Я пожал Черил руку и сказал, что обязательно навещу ее через пару-тройку недель. Она ответила мне удивительно крепким рукопожатием. Это был, как мне показалось, добрый знак. По дороге домой Сьюзен сказала тусклым голосом:
— Интересно, сколько времени это займет?
— Что?
— Когда она сумеет это преодолеть?
— Постарайся не думать об этом.
— Я стараюсь.
Ночью Сьюзен призналась мне, что то же самое произошло когда-то с ее лучшей школьной подругой, которая трижды выходила замуж, трижды разводилась, а теперь проходит курс детокса в наркологической клинике Мемфиса. Мы долго говорили об этом, несмотря на то что разговор причинял боль. Но боль оказалась полезной: она снова сблизила нас.
Сам не знаю, почему я рассказал Максу об этом инциденте, но, с другой стороны, я рассказывал ему множество других вещей, так почему нельзя было сообщить об изнасиловании? Обычно мы вместе брали почту в Студенческом союзе и, когда были в настроении, перекидывались парой слов. Стоя перед безликой стеной почтовых ящиков, мы обсуждали пользу загара и летние отпуска, методы преподавания, холодный пот и благословение супружества, форму женских грудей и кудзу [6] ; все эти темы обрастали ассоциациями, подобно тому как езда на велосипеде логически приводит к образу ягодиц, а прачечная вызывает в памяти вид нижнего белья.
Я уже говорил, что иногда Макс в своих речах был похож на насильника, но в действительности это было не так. Да, мне было известно все о его предполагаемом прошлом, но то было давно и в другом месте и относилось к иной категории действий. Да, иногда пути наших бесед выводили на дорогу обсуждения женских тел, но в суждениях Макса не было ничего преступного или предосудительного. Они были интересны. Я помню, один раз мы говорили об эластичных женских трусиках и о следе, который они оставляют ниже талии. Макс был прав: этот след похож на след шины в мягкой глине. Теперь каждый раз, когда я вижу след от резинки, вспоминаю это сравнение. Можно ли на этом основании обвинить меня в деперсонализации? Думаю, что нет. Напротив, Макс заставил меня увидеть то, чего я раньше не замечал.
Он всегда очень внимательно слушал собеседника, добавляя в нужном месте междометия, помогавшие продолжению разговора. Он мог превратить рассказанный вами тривиальный случай в нечто более поучительное. Было любопытно наблюдать, как он одновременно делает вас колдуном и околдованным. Он внимательно смотрел на вас, начинал реже мигать, глаза его округлялись, казалось, вот-вот, и они проглотят вас, пожрут без остатка. Я мог без труда представить себе, как Макс соблазняет своих женщин. Иногда я чувствовал, что еще немного, и он соблазнит меня. Я часто приберегал для него перлы — забавные ошибки из студенческих сочинений или последние изыскания Джины о Фолкнере. Макс делал свои причудливые выводы, после чего мы расставались и расходились по своим делам. Часто наши беседы заканчивались на самом интересном месте — надо было идти в аудиторию, кататься на велосипеде или делать какие-то неотложные дела. Каждый разговор происходил in medias res [7] , так как в остальное время Макс нигде не задерживался надолго. Иногда мне казалось, что ему просто нравится меня дразнить. Я даже ни разу не был в его квартире с тех пор, как он в нее въехал.
Может быть, мне хотелось навести его на какую-нибудь мысль. Увидеть, что откроется ему в этом деле. Как бы то ни было, мне казалось вполне естественным рассказать ему о Черил. Мы встретились с Максом в его кабинете в Бондуранте, где у меня было занятие по введению в литературу. Сегодня было заключительное занятие по Бронте, и я до сих пор чувствовал себя наэлектризованным. Главным героем дискуссии был Хитклифф, при этом половина группы потешалась над ним. Никому особенно не нравился Эдгар (они отождествляли его со слабым Эдгаром из «Короля Лира», которого мы проходили три недели назад). «Он слабак», — пояснил свое отношение наш записной дурачок Том Феллон, который явно смотрел на Эрншоу и Линтонов как на две соперничающие футбольные команды. Я счел своим долгом вступиться за Эдгара, но меня поддержал только один тощий, длинный, сутулый студент с заднего ряда. Оказалось, что его первое имя Эд.