А тут, совсем близко, у самого плеча Сережи, блестели две яркие золотые звездочки, любовно заглядывая в самое сердце юноши.
– Сергуля!.. Милый!.. Как я рада, как счастлива, что ты снова здесь!.. Как я беспокоилась, как тосковала!.. Я каждую ночь вставала и молилась за тебя: помнишь, ведь я обещала в тот день, когда ты уезжал. Один только раз проспала, понимаешь, совсем нечаянно проспала, тогда, верно, тебя и ранили… Вот видишь, это я виновата… Как я ждала тебя! Я думала, не доживу…
Исповедуя свою прошлую тоску и настоящую радость, девочка крепко-крепко прижималась к руке своего спутника.
Теплое, нежное чувство нахлынуло на душу Сергея. «Милая, родная! Она все время думала, молилась, дрожала. Правда, ведь она говорила, обещала…»
Но в то время юноша так страстно рвался из дому, туда, в огонь, на подвиг, что тоска разлуки, слезы, обещания Жени – все это лишь скользнуло по нему. Только сейчас он оценил, прочувствовал все это.
Лишь снова увидев ее, Сергей понял, что́ для него значит эта преданная, хрупкая, прелестная девочка.
– Жучок мой ненаглядный! Моя золотая! Моя любимая!.. – нежно говорил он. – Ты не знаешь, что ты для меня, как я люблю тебя, больше всех, больше всего на свете!..
– Больше мама́? – сияющими глазами смотря ему в лицо, задавала Женя самый важный, по ее мнению, вопрос.
– Больше мама́, больше папа́, больше Китти, больше, чем всех их вместе! – пылко проговорил юноша.
– Правда? – радостно захлебнулась девочка.
– Правда! Уж такая настоящая, самая настоящая правда! – крепко сжимая руку девочки, уверял Сергей. – Слушай, Жучок мой золотой, что я тебе скажу, – останавливаясь, продолжал он. – Стой и внимательно слушай. Сегодня сочельник, да? Так помни: ровно через год, когда тебе исполнится шестнадцать лет, мы скажем папа́ и мама́, что мы жених и невеста. Ты хочешь? Скажи, хочешь или нет?
Юноша бессознательно крепко сжимал ее ручки.
– Сережа! – только радостно вымолвила она.
– Говори же, говори: согласна или нет? – между тем тревожно настаивал тот.
– Еще бы! Конечно! – тихим, упавшим от счастья голосом, ответила Женя. – Неужели это правда? Ты хочешь жениться на мне, жениться?!! Господи, как смешно и как хорошо, как чу́д но! Какой сегодня счастливый день!..
Девочка вздохнула полной грудью.
– Боже мой, а я-то сколько раз плакала, что я вам не родная, особенно последнее время без тебя. Мне казалось, что я всем чужая, басурманка, что меня все не любят, даже ненавидят… Боже, как хорошо! Одно жаль, что никому сейчас сказать нельзя, а мне так хочется!..
– Да, этого сейчас нельзя; повремени один только годочек. А пока это наша – понимаешь? – наша тайна, – любовно глядя на девочку, говорил Сережа, нежно обняв ее.
Сияющие, полные ясного юного счастья и детской веры в него, стояли они среди освещенного храма. Особенная, им одним понятная радость звучала в переливе колоколов, раздавалась в праздничных напевах.
Еще ярче, еще ослепительнее блеснула им навстречу ликующая рождественская ночь, и счастливое небо ласково осенило их своей мягкой синевой, светло улыбались лучистые звезды…
А там, дома, никогда еще, никогда, насколько помнит Женя, так ярко не горела елка, не светились так весело ее огненные язычки.
Ожил, засиял снова замерший было старый дом; озарился малейший темный уголок его. Зазвенел тихий смех, задрожали счастливые улыбки, замелькали веселые лица. Светлая радость, столько лет царившая здесь полновластной владычицей, снова впорхнула в него, снова осенила своими лучистыми крыльями и зажгла счастливые праздничные огоньки в этих истомленных тревогами любящих сердцах…