— Хорошо бы ты отвез меня в Фенстад, — сказала она Клаусу, с удовлетворением глядя на свою работу — большой венок, сплетенный из самых красивых роз ее сада и полевых цветов. Потом она связала узлом углы скатерти, в которой лежал венок, и закрыла крышку корзинки. — Капитан был так добр к тебе, ты должен оказать йомфру Лангсет эту последнюю честь. Вы с Вильхельмом еще недостаточно взрослые, чтобы поехать завтра на похороны.
Клаус опустил глаза:
— Может, вас отвезет кто-нибудь другой, матушка? Я… У меня сегодня болит живот.
— Болит живот? Я этого не заметила за обедом.
— Он заболел потом. Я знаю, меня станет мутить и в конце концов стошнит…
— Неужели тебе так плохо?..
— Станет, если я увижу ее, — смущенно ответил Клаус. — Она лежит уже больше недели. А здесь в деревне такой обычай, что мне непременно придется увидеть покойницу.
Дортея и сама страшилась увидеть Марию. Она кивнула:
— Хорошо, ты останешься дома. — Однако не удержалась и насмешливо прибавила: — Это естественный страх, Клаус. Но я думала, раз ты хочешь стать военным…
— Это совсем другое дело, — пылко возразил Клаус. Но Дортея протянула ему корзину с венком, и он поспешил вынести ее в коляску.
Дортея поехала одна. «Нет у меня желания ни видеть покойную Марию, ни встречаться с капитаном», — думала она, выезжая из леса и глядя на старую усадьбу, раскинувшуюся на склоне чуть выше болота. Небольшие водяные оконца в болоте сверкали синевой, жирно блестели листья ивы, болото тонуло в буйном великолепии красок, цвели незабудки, лютики, качались легкие, кружевные соцветия пушистых болотных цветов. Лето было в разгаре…
На лугу вдоль болота паслись коровы, — значит, их все-таки еще не перегнали на сетер. Капитан, наверное, решил оставить их дома, ведь их следовало продать. Она и сама поступила точно так же.
В Фенстаде царило смятение, капитан не вышел, чтобы встретить Дортею. Ее встретила незнакомая, по-городскому одетая женщина и пригласила в дом. Женщина была очень похожа на Марию Лангсет, хотя не такая молодая и красивая. Она оказалась сестрой покойной, ее звали мадам Каксрюд. Дортея обменялась с ней обычными приветствиями и выразила свои соболезнования.
— К несчастью, я не могу показать вам мою сестру — несколько дней назад капитан приказал заколотить гроб. Гроб вы, конечно, увидите и сможете сами возложить на него ваш прелестный венок.
Дортея подавила вздох облегчения и последовала за мадам Каксрюд в залу.
Там на козлах стоял черный гроб — совсем маленький в этой огромной зале. В неярком свете, проникающем сюда сквозь завешенные полотном окна, зала выглядела еще более пустой, нежели обычно. Вещи капитана, всегда валявшиеся здесь в беспорядке — книги, оружие, музыкальные инструменты, — тоже были убраны. Клавикорды вынесли. И только портрет над канапе, где стена не так выгорела и была не такая пыльная, напоминал о фру фон Колд. Останки любовницы капитана уже начали разлагаться в гробу — трупный запах чувствовался довольно сильно, и Дортея обратила внимание, что пол под гробом недавно протерли влажной тряпкой.
Дортее было нетрудно уронить приличествующую слезу на прах Марии, когда она присоединяла свой венок к венкам, уже украшавшим гроб. Их было шесть, а ведь мало кто из крестьян имеет обыкновение присылать венки. Несмотря на свое небезупречное поведение, Мария пользовалась дружеским расположением соседей. Дортея безудержно плакала, прижав платок к глазам… и к носу — покойница была добрая, красивая, трудолюбивая и преданная, а за свои предосудительные отношения с капитаном она заплатила жизнью, так что Господь Всемогущий наверняка простит ее…
Потом мадам Каксрюд угостила Дортею бисквитом и рюмочкой вина. Ее муж тоже присоединился к ним, он был высокий, с худым, красным, костистым лицом и солдатской прической — длиной косицей, обвитой черной лентой. От него исходил неприятный запах, который смешивался с запахом разлагающегося трупа и увядших цветов, стоявшим в душной комнате. Поминальный бисквит застрял у Дортеи в горле, вино с первой же рюмки ударило в голову. Но ей пришлось немного посидеть там и выпить еще полрюмки вина, после чего было уже прилично проститься с убитыми горем родственниками.
Мадам Каксрюд сказала, что капитан не выходит из своей комнаты, он неважно себя чувствует…
Когда Дортея шла к своей коляске, ей показалось, что в одном из окон мелькнуло его лицо. Наверное, капитан топил свою совесть в норвежской Лете. Однако он все-таки позаботился, чтобы Марию похоронили достойно. Проходя мимо кухни, Дортея поняла по запаху, что там пекут и стряпают, да и зала, где стоял гроб, была красиво украшена венками и веточками брусничника, развешанными на полотне, которым были затянуты окна и зеркало, очевидно, мадам Каксрюд, знала, что полагается делать в таких случаях.
Дортея постеснялась спросить о детях. Как капитан решит судьбу Маргрете…
Проезжая мимо запруды для гусей, она увидела Маргрете, стоявшую на мостках для стирки. Рядом плавала старая лоханка, Грете пыталась дотянуться до нее ножкой, при этом она громко и весело пела.
Дортея окликнула девочку, но малышка как будто не слышала ее. Дортее пришлось выйти из коляски и обойти запруду, чтобы увести ребенка от этого опасного места. Теперь она услыхала слова песни:
Мы вышлем гонца, мы вышлем гонца,
Гонца за Ингер из Тёрье,
Пусть будет добра приехать сюда
И разделит хозяйкино горе,
Ведь умер котенок, умер, умер!
Мыши помчались в кладовку —
Крадут там масло и хлеб…
А потом пришли все крысы
В черном — печальные вестницы,
А после пришли все мыши
И вниз побежали по лестнице…
— Иди сюда, Грете, — позвала Дортея. В веселой детской песенке было что-то тяжелое, она явно была навеяна тем, что происходило в доме и чего девочка не понимала. — Ты не хочешь со мной поздороваться?..
— Это мои утята! — сияя сказала Грете и показала на утиное семейство, пересекавшее серую глинистую запруду, чтобы найти убежище на другом берегу.
— Вот как? Ну иди же сюда, давай обойдем пруд, и ты покажешь мне своих утят.
Маргрете покинула мостки. Она была босиком, но это еще не значило, что о ней все забыли. Со своими чуть раскосыми глазками Грете была похожа на китайскую статуэтку, смеясь, она щурила их как-то особенно лукаво. И теперь, вложив свою ручку в руку Дортеи, она с улыбкой доверила ей свой секрет:
— Ты знаешь, что случилось с тетей Марией? Она умерла! — Личико ее светилось от гордости.
Бесполезно было что-либо объяснять ребенку, чем позже она поймет, что потеряла, тем для нее лучше. Дортея только сказала:
— Я это уже знаю, мой ягненочек… Беги скорей к Магнилле, пусть наденет тебе сухое платьице.
— И у нас будут похороны! Похороны тети Марии…