– Он ведет на улицу, – сказал Виктор.
– Скорее всего, в сквер, – добавила Кассиопея. – Там мы будем в безопасности.
Дверь отперлась изнутри. Распахнув стальную створку внутрь, Виктор выглянул на улицу. Мигалки машин спецслужб оживляли темноту пульсирующим ритмом. Однако с той стороны, куда вела короткая каменная лестница, поднимающаяся на уровень земли, не доносилось ни звука.
– После тебя, – галантно предложил Виктор.
Выскользнув за дверь, Кассиопея с наслаждением вдохнула прохладный ночной воздух. Опустившись на четвереньки, они поползли наверх, укрываясь за лестницей.
Поднявшись на землю, они метнулись вправо, где проходила широкая улица. Кассиопея поняла, что им придется незаметно пересечь переулок, отделяющий музей от соседнего здания.
Когда до переулка оставалось не больше двух метров, путь беглецам преградили.
На дорожке стояла женщина.
Стефани Нелл.
* * *
Малоуна отвезли к главному входу в музей на полицейской машине, стоявшей за сквером. Ссадина на правой ноге причиняла ноющую боль, заставлявшую его хромать.
Выйдя из машины, Коттон увидел, что площадь, бывшая пустынной, когда он здесь проходил, теперь заставлена тремя пожарными машинами. Брандспойты извергали воду в воздух с лестниц, поднятых над двумя машинами. Дома стояли вплотную, поэтому сдержать пожар в одном здании было очень сложной задачей. К счастью, погода стояла безветренная.
Один из полицейских в форме провел Малоуна через столпотворение машин к стоянке, расположенной футах в ста от огненной преисподней.
Он увидел Стефани.
Вид у нее был убитый.
– Там были обнаружены три трупа, – сказала она, когда Малоуна подвели к ней. – Все трое убиты из огнестрельного оружия.
– Что с Кассиопеей?
Стефани указала вправо. Из-за полицейского фургона вышла Кассиопея. Лицо ее почернело от копоти, волосы были мокрыми от пота, глаза налились кровью, но в остальном она выглядела неплохо.
– Я перехватила ее, когда она выбиралась из здания.
За спиной у Кассиопеи появился мужчина. Малоун был так рад видеть ее живой и невредимой, что сначала не обратил на него внимания. Но затем, когда его страхи рассеялись и к нему вернулось спокойствие, он всмотрелся в лицо мужчины.
Виктор Томас.
– Черт побери, а он что здесь делает? – спросил Малоун.
– Давненько мы с тобой не виделись, Малоун, – сказал Виктор. – Наручники мне очень нравятся. Они тебе к лицу. – Он ткнул пальцем. – Я не забыл, что у тебя передо мной остался один должок.
Малоун понял, что он имел в виду их последнюю встречу. В Средней Азии.
– И вот мы снова вместе, – продолжал Виктор.
Малоун повернулся к Стефани.
– Сними наручники.
– А ты обещаешь вести себя пристойно?
– Спасибо за то, что пришел, – сказала Кассиопея, подходя к нему.
Он увидел, что она вышла из переделки без единой царапины.
– У меня не было выбора.
– Сомневаюсь. Но все равно спасибо.
Малоун кивнул в сторону Виктора.
– Вы с ним работаете вместе?
– Он спас мне жизнь. Дважды.
Взглянув на Виктора, Малоун спросил:
– А сейчас тебя сюда что привело?
– На этот вопрос отвечаю я, – вмешался Иван, появляясь из-за скопления полицейских машин. Русский указал на Виктора. – Он работает на меня.
Он лег на мягкой кушетке, стараясь успокоиться. Раздвинул ноги, открывая гениталии. Многие столетия назад было одно место, называвшееся «чан цзы», расположенное за воротами дворца, где мастера выполняли эту услугу за скромные шесть лянов серебра. Также они обучали своему искусству подмастерьев, тем самым превращая ремесло в традицию. Специалист, который стоял перед ним сейчас, нисколько не уступал древним мастерам, хотя работал он исключительно для братства.
Подошло к концу последнее омовение.
Горячая вода со жгучим перцем обжигала кожу.
Он лежал совершенно неподвижно, а двое помощников туго перетянули ему живот и бедра белыми бинтами. Ему стало трудно дышать, но он понимал, зачем это делается.
Будет ли больно?
Он прогнал прочь эту мысль.
Боль не имела значения. Главное – это данная им клятва. Узы. Братство. Братья значили для него все. Наставник приобщил его к «Ба», и вот теперь, после нескольких лет учебы, он был готов стать частью братства. Как бы отнеслись к этому его родители? Пришли бы в ужас. Но они лишь слепые ничтожества. Орудия, которые можно использовать, как лопату или грабли, и без сожаления выбросить, когда они сломаются или когда в них отпадет необходимость. Он не хотел быть таким.
Он хотел повелевать.
Специалист кивнул, и он устроился поудобнее, раздвигая ноги шире. Два брата крепко стиснули ему лодыжки. Подать голос, признать то, что он думает о предстоящей боли, было бы признаком слабости, а член братства не может быть слабым.
Только сильные допускаются в «Ба».
Он увидел нож, маленький и искривленный.
– Ху хуэй пу ху хуэй? – спросили у него.
Он медленно покачал головой. Нет, он не будет сожалеть об этом.
Все произошло быстро. Два взмаха – и ему показали отсеченные мошонку и пенис.
Он ждал, когда накатится боль. Из раны сочилась кровь, кожа горела, ноги тряслись. Но боли не было.
Он проводил взглядом, как частицы его плоти положили на серебряный поднос, обильно политые кровью, словно какой-нибудь деликатес в ресторане.
И тут пришла боль. Резкая. Пронзительная. Невыносимая.
Его мозг словно взорвался в мучениях. Все тело содрогнулось.
Двое братьев продолжали крепко удерживать его. Он стиснул зубы. На глаза у него навернулись слезы, но он прикусил язык, чтобы совладать с собой.
Единственным приемлемым ответом может быть только молчание.
Настанет день, когда он возглавит братство, и он хотел, чтобы все помнили, что он принял посвящение мужественно.
Карл Тан вернулся в мыслях в тот день, случившийся тридцать шесть лет назад. Он лежал неподвижно, пока его рану накрывали влажной бумагой, слой за слоем, до тех пор пока не прекратилось кровотечение. Ему приходилось бороться с шоком, разливающимся по нервам, и он с трудом сохранял связь с действительностью. Три следующих дня принесли новое мучительное испытание жаждой и невозможностью помочиться. Тан до сих пор хорошо помнил, как отчаянно надеялся на то, что на четвертые сутки из него наконец потечет жидкость.