Настоящих калачей тут было не испечь, для настоящих нужен лед, которым снизу охлаждают доску для теста. А постные пироги в хозяйстве всегда имелись – Ильич по этой части был строг. Правда, это были пироги-пряженцы – не потащишь же с собой из Москвы настоящую русскую печь. Пряженцы хороши горячими, холодными их будешь есть, только когда ничего другого себе не спроворишь.
Ивашка полез в короб с хлебенным припасом, достал две ржаные горбушки, пошарил на полке у печи, нашел латку с пряженцами. Из бочонка с квасом зачерпнул ковшик, перелил в оловянную кружку. И с некоторой гордостью выставил на стол это угощение.
Бегинки были странными женщинами – путешествовали всего лишь вдвоем, без служанок и пожилых родственниц, говорили с мужчинами не смущаясь, и говорили о том, что бабе знать незачем, поскольку бабья дорога – от печки до порога. Но обычных баб Ивашка знал, как ему казалось, прекрасно – и о чем с ними говорить после того, как будет завершено постельное дело, понятия не имел; считал даже, что раз все довольны, то и толковать не о чем.
А эта, не пытаясь даже прибрать волосы, преспокойно садится за стол, ломает пирожок с морковью, нюхает, откусывает, замирает, как будто ощутила языком не морковный, а солонинный вкус…
– Вот, пейте, – Ивашка подвинул к ней кружку.
– Благодарю. Ваш господин Шумилов не рад, что вы меня привезли. У вас не будет неприятностей?
Ивашка, живя московскими понятиями, перевел это на русский так: не всыплют ли тебе, добру молодцу, батогов?
– Нет, господин Шумилов добрый! Он и похвалить может!
Сказав это, Ивашка подумал: не родился еще человек, который бы сподобился похвалы подьячего Шумилова.
– Разве он хвалил вас, когда вы меня привезли?
– Нет, сразу не похвалил. А когда мы ему рассказали, как видели ночью на крыше голландского графа… и что кто-то в ваш дом забрался, а граф его видел и знает… вот тогда похвалил!
– Так это вы видели графа ван Тенгбергена? Послушайте, он называл того человека, который искал у нас бумаги… Как он его назвал?
– То-то и оно, что по-русски. Назвал почему-то… – Ивашка собрался с духом и четко выговорил по-русски: – «Донная рыбина»!
– Странное имя, – сказала Дениза. – Повторите еще.
Ивашка исправно повторил.
– Умоляю вас, расскажите мне все с самого начала, – попросила Дениза. – Как вы увидели графа на крыше, почему он с вами заговорил…
– Не с нами, с Петером Палфейном, который привез змею и мартышек. Кажется, этот граф уже давно по крышам бегает. Палфейн еле уговорил его спуститься и идти домой.
– Вы можете устроить мне встречу с Палфейном?
– Могу. Он нам служит, мы его потом в Москву заберем. Он спозаранку придет, принесет бритву. Вы встаньте на заре, подойдите к окошку. Тихо…
Шумилов вышел из комнаты и пошел на двор.
– Скорее, скорее, – торопил Ивашка. Он отвел Денизу в чулан и сам задвинул засов – чтобы не попало засоне Ильичу. При этом Ивашка успел ухватить Денизу за плечо – и, стремительно укладываясь на войлок, только о том и думал, какое у нее округлое узкое плечико.
Дениза же размышляла – как лучше поговорить с Палфейном, чтобы он помог встретиться наедине с герцогом? Про московита, который кормил ее более чем странными пирогами, насквозь пропитанными жиром, и поил кислятиной, она не думала вовсе.
Палфейн с бритвой заявился на рассвете. Сторожевые стрельцы его знали и пропустили к домишку Шумилова. Он постучал во все окна и вызвал заспанного Ивашку.
– Заходи, Петер Палфейн, – пригласил Ивашка. – С тобой хочет поговорить одна госпожа. Только – тихо… Я тебя к ней в чуланчик впущу и закрою, говорите там шепотом.
– Ого! – ответил Палфейн. – Я еще могу нравиться дамам! Жаль, ты меня в молодости не знавал. У меня в каждом порту было по жене и росло по двое, а то и по трое ребят. Все, я думаю, во флот пошли, у меня морская порода сильная, любую сухопутную перебьет. А что за госпожа? Если моих лет, так шла бы она…
– Молодая, молодая! – успокоил Ивашка. – Это та бегинка, которая сумела убежать.
– Сестра Дениза? Так ее не поймали?
– Не поймали… – Ивашка вздохнул. – Из-за этой сестры Денизы мне теперь с бородой прощаться…
– Держи бритву! Как бриться, догадаешься?
– Ну, как? Взять бороду в кулак и брить!
– Хотел бы я на это поглядеть. Жаль, времени нет, да и ваш старичок может проснуться…
– Отчего он вдруг проснется?
– От моего хохота. Послушай, Ганс, ты сперва ножницами срежь, сколько можешь, потом взбей мыльную пену и брей очень осторожно…
– Так еще и ножницы нужны?
– Ладно, я тебе помогу. Иди, добывай тазик с теплой водой, мыло, полотенце.
Палфейн нагнулся и протиснулся в низкую дверцу чулана.
– Вот и я, сударыня, – сказал он. – Понимаю, что старину Палфейна звали не для любовных утех, и горько оплакиваю прошедшую молодость. Еще десять лет назад единственное дело, для которого меня звали красоточки, было это самое… Ну так я оказался пророком, как этот, в Библии… у которого ослица разговаривала… Ну, что я говорил? Вы все-таки попали к московитам.
Дениза села на топчане и одернула подол, чтобы полностью закрыть ноги. В чулане было темно, однако привычка следить за ногами, привитая с детства, оказалась сильнее рассудка.
– Доброе утро, господин Палфейн, – ответила она. – Вы были правы. Надо было вас послушаться.
О том, что, послушайся она Палфейна, ей бы пришлось таскать с собой письмо Мазарини и неизвестно, где бы оно в итоге оказалось, Дениза умолчала.
– Так говорите прямо – для чего позвали?
– Господин Палфейн, мне нужно увидеться с его высочеством. Но это не все – мне нужно с ним увидеться наедине.
– Его высочество в Виндаве, на верфях. Когда вернется – непонятно. Он из Виндавы, может, еще куда-нибудь отправится, у него же по всей Курляндии мануфактуры и заводы.
– Это плохо. Я боюсь за сестру Анриэтту. Она может… Она устала так жить, понимаете? Устала путешествовать, устала от всего, и я боюсь…
– Я могу отнести ей от вас записочку.
– Да, записочку послать надо, – согласилась Дениза. – А лучше всего было бы нам увидеться. Как это можно сделать? Господин Палфейн, я успела взять с собой деньги, я готова заплатить, кому надо и сколько надо.
– Я поговорю кое с кем, – пообещал Палфейн. – Надо же выручать сестричек-бегинок. Я бывал в амстердамском бегинаже, лечил попугая. Сестры были со мной очень любезны!
Дениза вздохнула. Ей все больше хотелось поселиться навсегда в бегинаже наподобие лирского – и выехать оттуда только на похоронных дрогах.
– А теперь расскажите, как получилось, что Анриэтту обвинили в убийстве Никласса Пермеке, – попросила она.