— Вот и посмотрели. А мы проглядели… — Кобелев оперся лбом на кулак. — Говоришь, войско большое. А турки есть?
— Пока мой не видел, но слышал: янычар придут, с пушкой придут, с трубой придут. Будут пух-пух из трубы по казакам.
— Из трубы, говоришь, будут. Ну-ну. И когда?
— Осень, наверное. Урожай когда соберут.
— Значится, из трубы!.. — Кобелев резко встал из-за стола с потемневшим лицом. — А ну, Инышка, давай кочергу. Поспела кочерга-то. Вишь, темнит Карача.
Инышка дернул из печи железо, открыв от удивления рот.
— Из трубы, мать вашу… А ты мне скажи, Карача, — атаман скосил взгляд на руку степняка, — что ты за перстень носил?
На безымянном пальце правой руки татарина отчетливо виднелся след от кольца. Грязно-смуглая кожа и четкий белый отпечаток. Рука дернулась, попыталась спрятаться в складках одежды. И сразу же замерла. Карача понял, что его раскусили. Закусил губу, уронив подбородок на грудь. Так вот в два счета: вначале по-отечески спросили имя, расслабили, дали выдохнуть, а потом… Инышка сунул раскаленное железо под пятку. Степняк завизжал благим матом. Горький запах паленой кожи.
— Потише, Инышка, до Воронежа всех перебудим. Воды из ковша плесни ему на ногу. — И уже обращаясь к пленнику: — А то ты не знаешь, как та труба зовется. Так я тебе напомню. Пищалью зовется. Ружжо кремневое. Мушкетом еще называют. Вы, татары, им не пользуетесь. И пушек у вас нет. А у турка есть. Так ведь?
Татарин закивал.
— Так, — продолжал Кобелев, — сейчас только начало весны, а ты мне про осень сказки поешь. А этаку прорву оружных людей чем кормить собрались? В степи, я слышал, голод, падеж скота, после засухи последнего лета. Значится, в дурака поиграем? Давай, Иныш, кочергу!
— Не надо! — Пленник сказал на чисто русском без акцента, — Обещай меня не выдавать в степь.
— А эт поглядим, как разговоришься…
— Уходить вам всем нужно. Про Кантемира-мурзу я не соврал и про Мубарека-Гирея тоже.
— Сами решим: уходить иль курей доить. — Инышка хлопнул ладонью по колену.
— Набег будет через три или четыре луны. Хан Джанибек на курултае [3] выбран главным. Он мечтает дойти до Москвы. В степи знают, что все лучшие силы московитов ушли под Смоленск, но там их ждет смерть. Здесь тоже будет смерть, если останетесь. Очень большое войско придет. — Татарин поморщился от приступа боли.
— Так ведь у султана с Михаилом Федоровичем мир заключен. — Кобелев вытер выступивший на лбу пот рукавом исподней.
— Любой договор когда-нибудь нарушается. Московский царь тоже нарушил мир с Польшей, воспользовавшись смертью короля Августа. Зря вы думаете, что царевич Владислав ни на что не годен. Мурад наложил запрет на войну с Русью. Но кто удержит Джанибека? Степь знает: султан не будет наказывать за набеги.
— А ты-то кто будешь? Но учти: обманешь еще раз — до костей мясо на тебе прожгу!
— Я племянник хана Джанибека.
— Так вот сам племянник отправился в одиночку лазутчиком на Русь?
— Я должен был добраться до Можайска, там на словах передать человеку о начале набега. Какими силами и линии удара. Чтобы, получив сведения, литвины одновременно пошли в контрнаступление под Смоленском и завязали основные силы московитов там.
— И то понятно. До казаков все равно дойдет слух о набеге, и начнется разброд-шатание.
— Да. Так и задумано.
— И как пойдет Джанибек?
— Здесь пойдет. Через Воронеж. Несколькими лавами.
— Сколько?
— Тысячи. — Пленник покрутил головой, — От моего донесения зависит многое, но не всё. Сколько бы ни продлилась война, вы обречены. Я был в Польше, учился. Вас там не любят. Нельзя Руси сейчас воевать было.
— Да уж. Но не нам того решать. — Атаман кашлянул, пытаясь избавится от подкатившего к горлу горького кома. — Ла-адна. Иныш, запри пока этого посланца в бане. Да ногу в колодку. Смотри, коли сбежит, я тебя самого на кочергу насажу. А мне подумать бы…
Инышка схватил за шиворот татарина, жестко сдернул с лавки и поволок к выходу. После раскаленной кочерги тычков и тумаков Карача не замечал. Боль в ноге была такой, что сводило судорогой челюсти, скрежетали зубы, перетираясь в песок. Он послушно ковылял, осторожно наступая носком больной ноги, впереди Инышки.
Оказавшись в бане, Карача лег на пол, свернулся в клубок, оказавшись с головой под старым, дырявым зипуном, и принялся шептать молитвы. Никто, ни один человек не был посвящен в его истинные планы. Ему шел семнадцатый год, когда судьба забросила его в Краков. Там-то он и познакомился с дочерью известного гетмана Ядвигой Радзивил. И с тех пор он не мог уже забыть прекрасную пани. Три бесконечно долгих года сердце надрывалось от тоски и тупой сосущей боли.
И вот новый зигзаг истории. 20 июня 1632 года на Земском соборе московиты объявляют войну Польше, нарушив условия Деулинского перемирия. Но до августа не могут начать поход, потому что крымские войска совершают стремительный рейд на южные украины Руси. Только после этой, хоть и короткой, как вспышка, войны основные казачьи силы смогли присоединится к войскам московского царя. Таким образом, количество русских войск на юге сокращается более чем втрое. Москва жаждет взять реванш за позорный мир 1618 года. Момент вроде благоприятный: Польша, поддержав коалицию Габсбургов, оказалась втянута в затяжную военную кампанию. Но птица удачи очень капризна. Швеция и Дания в итоге отказываются поддержать планы московского престола, и России приходится вступать в этот конфликт в одиночестве. Против одной из лучших армий Европы.
Узнав о планах хана Джанибека, своего дяди, Карача просится выполнить важное поручение: дойти до Можайска, встретится с ротмистром Корсаком и передать тому данные о начале вторжения со стороны Крыма. Как только крымские войска ударят по южным землям московитов, в контрнаступление под Смоленском должны перейти польско-литовские соединения. И тогда Москву уже ничего не спасет. Как бы ни был страшен гнев Джанибека, Карача после встречи с Корсаком не собирался возвращаться в Крым. В тайных его планах было умчаться в далекую Польшу, найти Ядвигу и не по любви, так силой увезти ее в степь. Но в планы его вмешался казачий патруль.
* * *
Тимофей Степанович еще долго стоял на краю своего двора, тревожно вглядываясь в степь. Принимать решение нужно быстро. За ошибку расплатой станет казачья кровь и черная гарь пепелищ. Потихоньку небо над дальним лесом начинало светлеть. Еще пара часов, и совсем рассветет. С востока потянуло промозглым холодом. Вновь и вновь Кобелев прикидывал в голове: где и как укрепить вал, кого и куда расставить оружных, чем вооружить крестьян и голытьбу. Но ничего путного не выходило. Слишком лобное место, очень мало людей, которых бы лучше в кулак собрать да держать поближе друг к другу. А тут получается на пять шагов в цепи по одному мужику да по пол-казака.