Мне нравилось подолгу сидеть одному на берегу Данапра и смотреть вдаль. Жизнь родной деревни начинала угнетать и даже раздражать. Однажды я поймал себя на мысли, что не люблю ее и с удовольствием бы ушел вслед за Ингом. Единственными людьми, к кому я ощущал привязанность, были родители. Да и это была всего лишь детская привязанность!
Спустя три года Инг снова появился в деревне, но пробыл недолго, может, с месяц. Поразили перемены, произошедшие в нем. Это был уже не мальчишка с хитровато-дерзким прищуром голубых глаз, а стройный юноша, с забранными под тесьму длинными белокурыми волосами, спокойным, уверенным взглядом и плавными движениями тела. Я видел, как им любуются, идут к нему за советом, почтительно обращаются. Но все это еще больше вызывало во мне не просто неприятие, а какую-то тупую злость вперемежку с досадой. «Ты завидуешь!» — сказал однажды отец и этими словами не просто разбередил раны былых обид. Еще хуже: после этой фразы между мной и отцом трещина непонимания расширилась до настоящего оврага. Вскоре Инг исчез, и с той поры его никто уже не видел. Я запомнил тот день, когда мы провожали его до края селения босоногой, лохматой стайкой. Все дети, даже те, кому он причинил когда-то боль, просили скорее вернуться. Все, кроме одного. Думаю, долго гадать не нужно, кто был этот один!
А потом Алвад пришел за мной. А ведь редко за кем посылали волхвы! За десять лет один или два раза. В основном мальчиков, если не было серьезных физических отклонений, время от времени призывали на короткое время в общие лагеря, где наставники давали им весьма поверхностные и пространные знания в области боя на топорах, а также учили чтению и письму. Лагеря эти прятались глубоко в лесу, чтобы враг не прознал, как готовят воинов Великой Матери. Мальчики и юноши со всех больших и малых селищ нашего племени обучались боевым навыкам под руководством многоопытных мастеров своего дела. Некоторые и там проявляли себя и впоследствии многого могли добиться в жизни. Например, уехать и поступить на воинскую службу к какому-нибудь иноземному владыке или обрести ораторские способности, чтобы выступать на вечевых сходах.
Но мне судьба уготовила нечто иное.
Жил я у волхвов в грубом бревенчатом истобнике, стоящем на длинных сваях, которые уходили в озерную глубь. Обогревалось жилище печью, выложенной из озерных камней. Свет проникал через единственное окно, служившее одновременно отдушиной. День мой обычно начинался с купания. Затем был сбор дров. Впрочем, стоит ли в рассказе уделять внимание быту? Еще будет достаточно мест, где обойти эту тему едва ли будет возможно.
— Жизнь человека всегда будет зеркальным отражением битвы между богами истинными и богами измысленными ради удовлетворения порочной натуры человека, — этой фразой Видвут начинал каждый новый день моего обучения.
Вот то, что смогла сохранить моя память:
— Небо, — говорил он, — видимое очами смертного, представляется огромным блестящим куполом, обнимающим собою и воды, и сушу круглою прозрачною чашею, опрокинутою над землею. На самом же деле создано оно из черепа отца богов и является его разумом. Родящий — так мы называем его. Если идет дождь — это бог плачет внутри себя. Гремит гроза: гневается. Когда мы видим чистую синь, значит, Родящий ясноспокоен умом и сердцем. А уж тучи заходили — по всему видать: думы тяжелые. Облака высокие — мысли легкие. Облака низкие, стоговые не радость, но и не лихо. Когда Родящий засыпает, то купол небесный гаснет, и мы находим в небе звезды. Видны они потому, что череп у бога прозрачный. Там среди звезд живут остальные боги. Великая Мать прядет судьбу из кудели. У каждого человека своя звезда; к ней прицеплена нить судьбы. Нить рвется: звезда гаснет, а человек умирает. На земле ровно столько людей, сколько горит звезд. Смерти нет. Рано или поздно дух расстается с плотью. Время расставания и есть рождение. Мы наконец выходим из черепа Родящего, где были всего лишь мельчайшими крупицами его мыслей, и начинаем жить в чертогах вечного света. Из этого царства простирает свои широкие ветви вечно неувядаемое дерево, под которым пребывают души блаженных и вместе с богами вкушают бессмертный напиток. Ветви его идут вниз, а корни вверх; на нем покоятся все миры. Поэтому здесь, в этом мире, мы обязаны почитать деревья, особенно ясень и дуб.
Каждый день я брал в руки стило и выводил на бересте наставления Видвута: «Живешь только тогда, когда чему-то научаешься и чему-то учишь. Все остальное — зияющие пустоты, бег юркого клопа. Лишь ведающий вполне о том, что есть, ведает о том, что случится. Не суди по кроне и листьям, суди по корени и земле подле нее. Кто жалеет дитя, обучая жизни, возрыдает от него без жалости. Предки уже прошли достойно свой путь, а мы, полные неоправданного высокомерия, только ищем достоинства».
Мне было хорошо с Видвутом. Жизнь не только обретала смысл, но и становилась понятной, словно разложенной по материнским полкам. А понимание давало, помимо радости, внутреннюю силу, которая в первую очередь выражалась в спокойном отношении ко всему вокруг. Словно предчувствуя, какие испытания ждут меня впереди, старый волхв, не щадя своих и моих сил, проводил занятия, порой много часов к ряду не делая перерыва.
У каждого наставника я проводил по два дня. Итого полный круг получался из восьми дней. Девятый — день отдыха.
От Видвута я направлялся обычно к Локе. Мне запомнился самый первый день пребывания в школе волхвы-охотницы. Она стояла возле огромного пня, опершись на большой, чуть ли не в ее рост, лук. Долго изучала меня пытливым взглядом — от носков до макушки. Потом сказала:
— Стрелять из малого лука научишься быстро, а вот с таким, — она покачала рукой грозное оружие, — будет нелегко!
— Почему, Лока?
— Терпение должно вырасти.
Я и рта не успел открыть для следующей фразы, а руки волхвы уже натягивали тетиву. Стрела появилась, точно по волшебству. Кисти рук с тонкими и цепкими пальцами напоминали молодые корни: от глубоко въевшегося солнца они были темно-коричневыми.
Р-раз! Первая стрела пошла по крутой дуге, сверкая в лучах высокого солнца наконечником. Щчюф! Вторая полетела наперерез первой. Спустя пару мгновений зеленовато-синий воздух брызнул трещинками. Одна молния расщепила другую. Такого зрелища глаза двенадцатилетнего человека еще никогда не видели. Лока вновь внимательно оглядела всю мою худосочную фигуру. Оценила реакцию в незавершенных чертах лица. Глубоко заглянула в глаза, словно чем-то острым резанула по сердцу.
— Вот, примерь. Вчера я целый день думала о тебе, а руки шили. Пусть это будет мой первый тебе подарок. — Она указала на пень: браслет из грубой прессованной кожи на левую руку, для защиты от ударов тетивы, и два мягких лайковых наперстника выглядели настоящим богатством!
— А у нас не так стрелу зажимают. — Слова мои, как всегда, опережали мысли.
— Как же? — Лока протянула оружие.
Я сжал оперение между большим и указательным пальцами и попытался согнуть тугие крылья. Лук заскрипел. Кжих! Древко стрелы развалилось на две части!
— У настоящего лука жила тонка и прочна. Поэтому захват другой. Попробуй, как я.