– Ишь, какую рожу наел, на вдовьих-то харчах, – продолжил Тимур. – Ты что, оглох? В ухо дать?
Впрочем, в глубине души он рассчитывал взять незваного гостя на испуг. Драться с ним Вагаеву вовсе не хотелось – латимер явно был из другой весовой категории, и выйти из рукопашной победителем Тимур мог бы только при наличии очень большого везения. Да что там, латимер просто порвал бы его! Но мужик в тельняшке драться не полез.
– Чего сразу в ухо-то, – забубнил он, несколько опомнившись от удивления. – Чуть что, сразу в ухо… Ухожу, ухожу…
– И чтобы я о тебе в этом городе не слышал!
– Ладно, ладно, не кипятись…
Бедному собраться – только подпоясаться. Латимер ушел в чем был. Слово свое он сдержал, в городе о барабашках больше слуху не было, а тетка Мадина не знала, куда деться от радости. Она пыталась разузнать у племянника, что именно он видел и как смог изжить из дома беспокойного жильца, но Вагаев только отшучивался.
Это было как весы, на одной чаше которых лежал его страх перед латимерами, на другой – страх латимеров перед ним. Чаши находились в зыбком равновесии. Сначала перевешивала его чаша, но со временем…
Что-то случилось. В той памятной беседе старик (полковник Семенец, как потом выяснилось) поведал, что латимеры никак не организованы, не представляют из себя сообщества. Более того, они избегают себе подобных, как сторонятся друг друга белые медведи в неоглядных ледяных пустынях. Только медведи хоть редко, но сходятся, хотя бы ради продолжения рода, а латимеры совершенно не интересуются соплеменниками. Вагаев тогда принял это на веру, как и все, сказанное стариком, но со временем что-то изменилось. Разве раньше они смели угрожать ему?
После института Вагаев устроился на работу в только что открывшийся ожоговый центр. Тимур показал себя стрессоустойчивым, упорным и скрупулезным специалистом. Через несколько лет он уже делал операции – от аутодермопластики до сложнейших реконструктивно-восстановительных операций. Самые безнадежные его пациенты оставались в живых. Более того – они, казалось, страдали гораздо меньше, чем остальные. Быть может, дело было в сестринском уходе? Медсестры боялись Вагаева до обмороков, все поголовно были в него влюблены и наперебой старались услужить. Ему удалось спасти жизнь одной большой шишке, попавшей в автомобильную катастрофу. Пациент выздоровел, несмотря на сильнейшие ожоги, а потом подарил ожоговому центру две кровати «Сатурн-90» для лечения тяжелобольных, каждая из которых стоила как целый автобус. Ожоговый центр носил Вагаева на руках.
В глубине души Тимур Адамович полагал, что вся эта мирская слава не вполне им заслужена. Ему казалось, что способности у него средние, а весь секрет успешности операций заключается в аккуратности. Что касается восстановительного периода и непосредственно лечения…
Он не подпускал к больным латимеров. Вот и весь секрет.
Ожоговый центр был для них как мед для мух. Но скоро он их отвадил. Пусть питаются в другом месте, подальше от Вагаева, если уж иначе не могут. Он так и не смог преодолеть брезгливого чувства по отношению к ним и ни разу не говорил ни с одним латимером дольше, чем требовалось, чтобы выставить его вон. Иногда он чувствовал угрызения совести. Ведь это все-таки люди, и люди несчастные. Они стали такими не по своей воле. Они сами страдают. И все же он ничего не мог с собой поделать. Ему была неприятна их неопрятность, его удручало их жадное любопытство к человеческим мукам, его напрягал их испуг при разоблачении. Как-то ему сказали, что в детском отделении есть новенькая медицинская сестра, очень старательная и заботливая. Мол, прямо-таки не отходит от кроваток. Он пошел посмотреть и увидел молоденькую латимеру. Она еще не могла управлять своей невидимостью, но уже нашла способ подпитывать себя. С показной заботливостью девушка склонялась над больными детьми, впивалась в них глазами. Вагаеву стало противно. Вскоре он придрался к чему-то, и медсестру уволили. Рассказывали потом, что она плакала и говорила, будто работа необходима ей как хлеб. Вот в это Вагаев вполне мог поверить.
Жизнь его протекала относительно спокойно – вошла, что называется, в колею. Родители уже подыскивали ему там, в Осетии, скромную девушку из хорошей семьи, мечтали, чтобы он зажил своим домом… Но ему предложили другую работу, предложили настоятельно. Откровенно говоря, это был, скорее, приказ. Отказаться было невозможно, и Тимур Адамович согласился, подумав, что тут не обошлась без Семенца. Все эти годы старик не терял его из поля зрения, позванивал пару раз в год, «присматривал», как сам полковник выражался. Иногда этот ненавязчивый присмотр докучал Вагаеву, особенно после одного случая. Вагаев переехал на новую квартиру, у него изменился номер телефона. Он все собирался позвонить старику, да замотался и забыл. Но Семенец позвонил сам, на новый номер, который не мог знать, и разговаривал так, словно ничего особенного не случилось.
Вагаев не сомневался, что поступившее ему предложение связано с Семенцом. Он согласился и начал работать в МЧС. Скромная осетинская девушка из хорошей семьи подождала-подождала, да и вышла за другого.
Вагаев чувствовал себя нужным. Он спасал людей. Он повидал мир – правда, все страны были одинаковы. Повсюду страдали люди, и вокруг них клубились жадные до страданий невидимки. Тогда Тимур впервые задумался – а что, если латимеры сами подстраивают какие-то беды? В самом деле, бывают же совершенно необъяснимые происшествия, причины которых туманно объясняют «человеческим фактором»?
Он встретил Нину и жил, как жил до тех пор, пока Нина не потрясла его за плечо, называя по имени.
До тех пор, пока латимеры не выставили свои условия.
…Он просидел на кухне до утра, а утром вместо запланированной яичницы и сардельки получил холодный взгляд Нины. Ночью она, тоже, видно не спала, думала свои невеселые мысли и теперь донесла их до Вагаева в форме, не оставлявшей места надежде.
– Я думаю, нам лучше больше не встречаться, – сказала она, низко опустив голову. Вагаев видел только ее пробор, очень ровный, розовый в рыжеватых волосах. Ему уже казалось, что он всегда любил ее, что ценил ее мало, и еще казалось, что можно ее вернуть, удержать… Сейчас он что-нибудь придумает, что-нибудь скажет, и она рассмеется, станет прежней Ниной. Той Ниной, которая порой раздражала, но чаще забавляла его. Она любила сладкие духи, любила грызть семечки и соглашалась играть с ним в шахматы в обмен на игру в «дурака». В шахматы всегда выигрывал он, а в карты – она, приговаривая: «Вот тебе на погоны!» И прилаживала ему на плечи две «шестерки». Ему было тогда смешно.
А теперь она прогоняла его и молчала, упрямо склонив голову. Он не нашел, что сказать ей, не про погоны же, в самом деле! Она молчала до конца, и Вагаев, дослушав тишину, ушел. Навсегда.
А вечером того же дня ему позвонил Семенец. Голос старика звучал глухо, Вагаев подумал, что тот здорово сдал за прошедший год. Тимур не хотел рассказывать ему про встречу с латимером, но полковник ловко вытянул из него всю информацию. Старый лис крепко знал свое дело.
– Дурные времена наступают, любезный мой Тимур Адамович. Не могу не радоваться тому, что уже стар – и жить, как говорил поэт, в эту пору прекрасную, стало быть, уж не придется… Расстановка сил меняется. Время белой королевы на исходе, дни ее правления сочтены. А кто придет за ней? Можете вы мне сказать?