Не думаю, что он когда-нибудь испытывал смущение или знал, что значит переживать из-за того, как выглядит твое тело, но он отвернулся.
Я разделась.
— Ты справишься, — сказал Дэниел, глядя на стоящий в отдалении рабочий стол.
— Если что-то пойдет не так, стучи что есть силы… У тебя все получится. Все будет в порядке, — это были последние слова Розеллы перед тем, как я вошла внутрь.
Дверь захлопнулась автоматически. Я была заперта в сосуде, прохладная жидкость постепенно поднималась, и меня охватила паника. Они не могли меня видеть. Что, если они меня не услышат? У этих сосудов, должно быть, хорошая звукоизоляция.
Жидкость поднималась. Выше, выше, выше. Она покрыла ступни, талию, шею. По коже побежали мурашки. Я попыталась замедлить дыхание, вспоминая мамины уроки по йоге.
— Чтобы задержать дыхание, нужно остановить мысли, — однажды сказала она. — Замедли их ход. Твое сознание всегда слишком активно, внимание перескакивает с одного на другое, порхает, как бабочка. Ты должна научиться его останавливать.
Я сделала последний вдох, чувствуя, как жидкость дошла до подбородка и губ. А потом закрыла глаза и задержала дыхание.
Я увидела папу и маму. Вспомнила, как они брали меня в Париж в субботу по утрам. Папа проплывал весь бассейн под водой. «Думаю, в прошлой жизни я был рыбой», — говорил он.
Прошлая жизнь.
А потом я вспомнила, чему он учил меня. Он знал, что я боюсь погружаться с головой, и пытался помочь мне победить этот страх.
— Чтобы сделать это, нужно отключить мысли… Чтобы сделать это, не нужно очень сильно стараться. Просто представь, что ты — ничто. Просто еще одна естественная часть бассейна.
Сколько времени уже прошло?
На этот вопрос было трудно ответить. Казалось, что прошло уже минут десять. Но, наверное, это была всего минута. Но в то мгновение, когда я уже думала, что легкие вот-вот взорвутся, и меня начало трясти от паники, случилось кое-что еще. Что-то твердое уперлось в мое плечо, и я почувствовала резкую, жгучую боль. Это была отметка о производителе. Почему Розелла не сказала мне, что отметку поставят здесь, в сосуде?
Боль была такой сильной, что я открыла рот, чтобы закричать. Я невольно сделала огромный глоток горькой минеральной жидкости и забарабанила руками по стенкам сосуда так сильно, как только могла, понимая, что у меня осталось не больше секунды.
А потом я умерла.
Вернее, подумала, что умерла.
Но иногда то, что мы считаем концом, — просто хорошо замаскированное начало.
И я очнулась. Я была голой. Правда, Розелла защитила меня от холода и смущения, накинув на меня одежду.
Губы Дэниела касались моих. А потом я выплюнула жидкость; она обожгла мне горло, когда выходила из легких. Он буквально вдохнул в меня жизнь. Физически я была слаба, но чувствовала огромную внутреннюю силу.
Я пробыла в сосуде достаточно долго, чтобы жидкость разгладила мою кожу.
— Все получилось, — сказал Дэниел.
— Прости, — сказала Розелла. — Как твое плечо?
— В порядке, — соврала я. Плечо горело адским пламенем.
Она выглядела обеспокоенной. Я подумала, что это из-за моего плеча, но это было не так.
— Время! Скоро он будет здесь. Или его Эхо. Почему они до сих сюда не добрались?
Вдруг мы услышали что-то вроде глухих ударов. Но звук шел не снаружи.
Мы удивленно переглянулись.
Звук шел из сосуда.
В сосуде что-то стучит, — сказала я Розелле.
Она выглядела так, как будто ее ударили.
— Но это… невозможно. Они еще не получили «запальники»!
Дэниел был в замешательстве.
— Почему? Я тоже когда-то стучал в сосуде.
— Тогда все было по-другому.
— В сосуде прототипы Эхо? — спросил он.
— Да, для «Касл». Но я еще даже не начала их разработку, не вводила никакие данные. У них нет «запальников»; и я не собираюсь больше с ними возиться.
Дэниел с тревогой возразил:
— Но почему? Вряд ли он обрадуется, если ты не закончишь работу.
Розелла побледнела, но в ее глазах вспыхнул вызов.
— Теперь мне наплевать, обрадуется он или нет.
— Когда они должны быть готовы? — спросила я.
— К завтрашнему дню. Еще одна причина, по которой вы должны уехать как можно быстрее.
Дэниел заметно нервничал:
— Как ты ему все объяснишь?
— Я не буду ничего объяснять. Все кончено.
— Вы должны ехать с нами, — сказала я, застегивая рубашку.
Розелла как будто меня не слышала. Она подошла к столу, который был завален оборудованием. Взяла металлический цилиндр с медным наконечником и отпечатком в виде перевернутой «Э». Я сразу поняла, зачем он нужен.
Из сосуда снова донесся шум. Розелла выглядела встревоженной. Она прошептала что-то по-испански, а потом сказала:
— У нас почти не осталось времени, но я должна сделать тебе обезболивающий укол…
— Не нужно, — сказала я, понимая, что нам и правда надо спешить. — Я потерплю.
И я смогла выдержать. Она прижала прибор к моей коже и повернула наконечник. Я смотрела прямо в глаза Дэниела, а он — в мои. Было больно. Боль буквально вгрызалась в меня, но я могла ее вынести, потому что знала: это была цена свободы.
— Ну, вот и все…
Снова послышался шум. Мы подошли к сосуду, который, как и остальные, парил в тридцати сантиметрах над электромагнитной подставкой.
— Останьтесь тут, — сказала Розелла. — Я вниз, хочу кое-что проверить в компьютере.
И мы остались вдвоем с Дэниелом. Подошли к сосуду. У меня было такое чувство, что нужно что-то сказать:
— Прости.
— За что ты просишь прощения?
— За все. За то, что так себя вела, когда мы впервые встретились. Я была не права, считая, что все Эхо одинаковые.
Он улыбнулся.
— В большинстве случаев так и есть. Большинство Эхо будут делать то, что записано в их программе. Они не думают о том, что делают. Выполняют, что им прикажут, и все. Они никогда не узнают, что такое радость от книги или поцелуя, но и боль им неведома. Они безнравственны. Чтобы обрести нравственность, они должны испытать радость и боль. Они запрограммированы для совершения определенных действий, человек отдает им приказ, они называют его хозяином или господином и сделают для него все, что угодно. Даже убьют.