— Ты все время хочешь видеть во мне только благодетеля, а не отечески расположенного к тебе друга, — с горечью заметил граф. — Я уже отчаялся когда-нибудь добиться твоего доверия и откровенности. Между нами точно лежит непроходимая пропасть, а ведь ты сам должен понимать, что теперь между тобой и всеми нами уже нет того расстояния, какое было раньше: ты занял другое место в свете.
Щеки отца Бенедикта снова слегка покраснели, он точно устыдился чего-то.
— Простите, граф, — пробормотал он, — я сознаю свою несправедливость по отношению к человеку, которому я всем обязан, но...
— Но ты ничего не можешь изменить, — закончил его фразу Ранек. — Пусть так! Мне не доставит удовольствия вынужденная привязанность, а тем более притворная. Мы, вероятно, будем часто видеться, так как я собираюсь остаться здесь довольно долго. Пока до свидания!
Граф повернулся по направлению к двери. Подойдя к порогу, он остановился на минуту, как будто ожидая, что Бруно что-нибудь скажет ему, но тот, потупившись, неподвижно стоял на месте. Граф быстро открыл двери и с недовольным видом вошел в гостиную.
— Свидание окончено? — спросил настоятель.
— Бруно все так же неподатлив, как и раньше, — ответил граф, садясь в кресло. — Его замкнутость ничем не победишь!
— Отец Бенедикт снова принял твою нежность с ледяной холодностью? — насмешливо проговорил прелат. — Я так и думал, иначе ты не расстался бы так скоро со своим любимцем. Ты сделал бы гораздо лучше, если бы всю свою нежность отдал собственному сыну.
— Как собственному? — воскликнул Ранек. — Разве Бруно...
— Я говорю о наследнике майората, — перебил брата прелат, — о твоем сыне, графе Оттфриде фон Ранеке, ему одному должна принадлежать твоя любовь, а отец Бенедикт не поймет твоей привязанности и не должен понимать.
— Не говори мне ничего об этом, — возразил граф, опустив голову на руки, — ты знаешь, что здесь мы расходимся с тобой.
— Да, и очень сильно. Ты никогда не поборешь своей слабости к Бруно, я в этом давно убедился. Ты прав, не стоит спорить, переменим тему разговора.
* * *
Отец Бенедикт вышел в большой коридор, соединяющий помещение настоятеля с квартирами других монахов. По коридору взад и вперед прохаживались двое мужчин, тихо разговаривающих между собой. Один из них был бенедиктинский монах, приор монастыря, с умным, но неприятным лицом и пронизывающим взглядом маленьких черных глаз, другой — почти старец, в рясе священника белого духовенства. Бледное, худое лицо священника не отличалось особенной интеллигентностью, но было добродушным, а голубые глаза не потеряли еще своей красоты. Он осторожно ступал по мраморному полу и почтительно слушал приора, говорившего с ним снисходительно-дружелюбным тоном.
В коридор вошел отец Бенедикт, и разговор смолк. Монах, согласно уставу, низко поклонился приору и хотел пройти к себе, но приор остановил его вопросом:
— Аудиенция у его высокопреподобия уже окончилась?
— Да, ваше преподобие!
— Вот как? — Приор был заметно удивлен. — Позвольте познакомить вас: отец Бенедикт, самый младший из наших братьев; священник Клеменс. Вы, вероятно, еще не знакомы с ним?
— Нет, ваше преподобие! — лаконично ответил Бруно.
— Отец Клеменс приехал к нам погостить на несколько дней. Граф Ранек обедает здесь?
— Не знаю, ваше преподобие!
Приор посмотрел на отца Бенедикта далеко не благосклонно: ему не нравились лаконичные ответы молодого монаха. Бруно, видимо, не заметил неудовольствия своего начальника. Постояв несколько секунд в тщетном ожидании дальнейших вопросов, он снова отвесил низкий поклон и затем скрылся в одну из противоположных дверей.
Приор посмотрел ему вслед и с нескрываемой насмешкой произнес, обращаясь к скромному священнику:
— Вот видите, отец Клеменс, это — наш будущий настоятель; по крайней мере, прелат и граф Ранек желают этого и смотрят на него уже теперь как на настоятеля нашего монастыря.
— Вы шутите, ваше преподобие, — почти испуганно воскликнул Клеменс, — этот молодой монах — настоятель?
— Он — любимое детище прелата, на него возлагаются большие надежды. К счастью, со смертью настоятеля его власть над нами прекращается, и мы имеем право сами выбрать, кого хотим. Отцу Бенедикту следовало быть менее высокомерным, не создавать себе так много врагов среди братии, если он действительно мечтает о высоком посте, на который, между прочим, годится менее чем кто-либо другой.
— Мне отец Бенедикт не показался высокомерным, — возразил Клеменс, — наоборот, он в высшей степени скромен, даже более того — у него вид униженного.
Приор пожал плечами с насмешливой улыбкой и ворчливо проговорил:
— Монашеские приемы он усвоил быстро, но даю вам слово, что под клобуком монаха еще никогда не скрывались более гордые и упрямые мысли. Вы слышали его ответы? «Да», «нет», «не знаю». Посмотрите когда-нибудь в его глаза, и вы убедитесь, что в них нет ни малейшего выражения покорности или кротости, вы прочтете в них нечто другое. Этот выскочка еще покажет себя! Ему следовало бы по праву поступить в какой-нибудь нищенский монастырь, а не соваться к бенедиктинцам, куда до сих пор поступали лишь лица из самых знатных фамилий. Этот обычай строго соблюдался, но его высокопреподобие захотел принять к нам выскочку, и никто не посмел противиться желанию столь важной особы.
— Значит, отец Бенедикт совсем простого происхождения? — спросил отец Клеменс.
— Как смотреть на вещи, — со злобной усмешкой ответил приор. — По бумагам отец Бенедикт считается сыном одного из слуг графа Ранека. Эти люди готовы отдать за деньги свое имя кому угодно. Но факт тот, что граф Ранек забрасывает своего брата письмами, полными вопросов об отце Бенедикте, а по приезде лично просит настоятеля беречь его сокровище! Отец Бенедикт прекрасно знает, под чьим могущественным покровительством находится. Этот высокомерный человек не удостаивает никого из братии разговором, держится очень важно и совершенно особняком. Подумать только, что так ведет себя самый младший член ордена бенедиктинцев, принятый сюда из особой милости! Конечно, он понимает, что ему все дозволено, что каждый его поступок, как бы плох он ни был, будет непременно оправдан.
— Но я слышал о необыкновенном прилежании и усердии молодого монаха, — робко проговорил отец Клеменс.
Отвратительная улыбка снова искривила губы приора.
— О, в этом отношении отец Бенедикт безупречен, — насмешливо сказал он, — но его усердие мне подозрительно. Он думает слишком много. В монастыре это вообще опасно, а под начальством нашего настоятеля в особенности. Не правда ли, брат мой, вы никогда не занимались размышлениями? — с презрительной жалостью глядя на старика, спросил приор.
— Нет, — чистосердечно ответил отец Клеменс, не замечая насмешки. — Я честно исполнял свои обязанности, не задаваясь вопросами, которые для меня слишком высоки и недоступны.