Реакция Берии была мгновенной. Еще не стихли раскаты боев, не подписан акт о капитуляции Германии, а 7 мая на место вылетел заместитель члена ГКО Василий Алексеевич Махнёв с группой сотрудников НКВД и Лаборатории № 2. Руководством работ группы занимался генерал-лейтенант Авраамий Павлович Завенягин, один из заместителей Берии. В ее состав входили двадцать четыре видных физика, включая Арцимовича, Зельдовича, Кикоина, Немёнова, Харитона и Флёрова. Все они для конспирации и представительности были переодеты в военную форму.
Советские ученые вскоре обнаружили, что из германской ядерной физики много извлечь не получится. Их немецкие коллеги не выделили уран-235, не создали работоспособный реактор, не сумели разобраться в принципах построения атомной бомбы. Советская группа, однако, обнаружила, что ведущие немецкие ядерщики, среди которых были Отто Ган и Вернер Гейзенберг, попали на Запад. Десять известнейших физиков англичане интернировали в имение Фарм-Холл, вблизи Кембриджа.
Впрочем, некоторые немецкие ученые решили не бежать на Запад. Среди них был барон-изобретатель Манфред фон Арденне, у которого была частная лаборатория в Берлин-Лихтерфельде и который создал прототип устройства для электромагнитного разделения изотопов. Другим физиком был нобелевский лауреат Густав Герц, который разрабатывал газодиффузионный метод разделения изотопов. С советскими оккупационными властями согласились сотрудничать петербуржец Николай Риль и химик Макс Фольмер. Немецкие ученые были перевезены в Советский Союз в мае и июне 1945 года вместе с оборудованием из их лабораторий.
Однако не немецкие ученые или их оборудование, а немецкий уран стал главной находкой советской миссии. Юлию Харитону и Исааку Кикоину удалось в результате тщательного расследования отыскать спрятанное сокровище – сто тонн оксида урана. Впоследствии американская разведка установила, что в конце войны Советский Союз получил в Германии и в Чехословакии около 340 тонн оксида урана.
В мае 1945 года, после капитуляции Германии, Михаил Первухин и Игорь Курчатов настаивали перед Политбюро ЦК ВКП(б) на том, что работы над атомным проектом должны быть ускорены. Об ответе на их обращение нет никаких данных. Сталин и Молотов были хорошо информированы о «Манхэттенском проекте», но не проявили никакой заинтересованности в расширении советских работ. Почему? Одно из объяснений заключается в том, что они не могли полностью доверять сообщениям разведки. С самого начала возникло подозрение, что противник пытается втянуть Советский Союз в громадные траты средств на работы, которые не имеют четкой перспективы. Подозрения накладывались и на своеобразное отношение Сталина к инициативам Берии: вождь всегда очень настороженно воспринимал любую деятельность своего наркома, которая усиливала бы авторитет последнего, и в особенности если она касалась военной тематики.
Каковы бы ни были причины, сегодня ясно одно. Несмотря на сообщения Клауса Фукса и Теодора Холла о том, что США планируют испытать бомбу в середине июля и, если испытания окажутся успешными, применить ее против Японии, ни Иосиф Сталин, ни его правительство не понимали той роли, которую предстояло сыграть атомной бомбе в международных отношениях.
16 июля 1945 года Соединенные Штаты испытали плутониевую бомбу типа «Толстяк» в пустыне Аламогордо в штате Нью-Мексико. Взрыв оказался сильнее, чем ожидалось: он был эквивалентен взрыву свыше двадцати тысяч тонн тринитротолуола.
Испытание, названное «Тринити», состоялось за день до открытия Потсдамской конференции, на которой Иосиф Сталин, Гарри Трумэн и Уинстон Черчилль должны были обсудить послевоенное устройство мира. Вечером 16 июля военный министр Генри Стимсон, который присутствовал в Потсдаме, получил из Вашингтона телеграмму, извещавшую, что испытание было успешным. Через пять дней пришел и детальный отчет от генерала Лесли Гровса. Стимсон лично прочитал его Трумэну, который остался чрезвычайно доволен.
На следующее утро Стимсон передал доклад премьер-министру Черчиллю, который воскликнул после чтения: «Это – второе пришествие!» Теперь пришло время проинформировать о бомбе Сталина. 24 июля, после пленарного заседания, Трумэн подошел к советскому вождю как раз в тот момент, когда тот собирался покинуть зал заседаний. Трумэн небрежно бросил ему: «У нас есть новое оружие необычайной разрушительной силы», при этом не уточнив, что речь идет об атомной бомбе. Сталин поблагодарил за информацию.
Трумэн и Черчилль были убеждены: Сталин не понял, что имелось в виду. Вероятно, они ошибались. Сталин был наслышан о «Манхэттенском проекте» от того же Берии и знал, что первые испытания назначены на июль. Возможно, он догадался, что имел в виду Трумэн, если и не сразу, то очень скоро после этого разговора. Маршал Георгий Константинович Жуков вспоминал в своих мемуарах:
Вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал: «Цену себе набивают». И. В. Сталин рассмеялся: «Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы». Я понял, что речь шла о создании атомной бомбы.
Итак, Сталин понял, что Трумэн говорит именно об атомной бомбе. Менее ясно, понимал ли он глобальное значение слов американского президента. Есть две возможности. Первая – он еще не видел существенной угрозы, исходящей от бомбы. Вторая – наоборот, только теперь Сталин и ощутил, каким важным фактором становится атомная бомба в международных отношениях. И в том и в другом случае реакция Сталина была бы одинаковой. Его невозмутимость могла указывать и на некоторую недооценку слов Трумэна, но это могла быть и сознательная попытка скрыть озабоченность. Так или иначе, влияние американской атомной бомбы на советскую политику стало очевидным только после Хиросимы.
Официальная реакция СССР на уничтожение Хиросимы была сдержанной. «Известия» и «Правда» напечатали короткое сообщение ТАСС, в котором излагалось заявление Трумэна о том, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба огромной разрушительной силы. В нем также говорилось, что Англия и Соединенные Штаты совместно работали над бомбой с начала 1940 годов, и передавался комментарий Трумэна, что при полном развертывании проекта в нем было задействовано 125 тысяч человек. Цитировалось предупреждение Трумэна, что Соединенные Штаты могут полностью уничтожить японский военный потенциал. Сообщалось также о планах учреждения Комиссии по атомной энергии и по принятию мер, которые обеспечивали бы использование атомной энергии для сохранения мира во всем мире.
На правительство Хиросима произвела более сильный эффект, чем можно было судить по советской прессе. Светлана Аллилуева, дочь Сталина, посетив дачу отца на следующий день после бомбардировки Хиросимы, обнаружила у него посетителей. «Они сообщили ему, что американцы сбросили свою первую атомную бомбу на Японию. Каждый был озабочен этим, и мой отец обращал на меня мало внимания».
Журналист Александр Верт высказался еще более эмоционально:
Новость повергла всех в крайне депрессивное состояние. Со всей очевидностью стало ясно, что в политике мировых держав появился новый фактор, что бомба представляет угрозу для России, и некоторые российские пессимисты, с которыми я разговаривал в тот день, мрачно замечали, что отчаянно трудная победа над Германией оказалась теперь, по существу, напрасной.