Но он постоянно был рядом с Оливье. Не покинул его и сейчас.
— Он был мертв, когда я его нашел. Я признаю, что взял эти вещи. — Оливье сделал движение в сторону семисвечника и мешка. — Но я его не убивал.
— Будьте осторожны, Оливье. Я вас очень прошу.
В голосе Гамаша слышалось что-то такое, от чего даже у присутствующих полицейских мурашки побежали по коже.
— Это правда.
Оливье закрыл глаза, почти веря, что если он ничего не видит, то ничего и нет. Серебряный семисвечник и грязный мешочек — их нет больше на столе в его бистро. Полиции нет в зале. Только он и Габри. И тишина.
Наконец он открыл глаза и увидел, что старший инспектор сверлит его взглядом.
— Я его не убивал. Что хотите со мной делайте — я его не убивал.
Он повернулся к Габри, который тоже посмотрел на него, потом взял его за руку и обратился к старшему инспектору:
— Послушайте, вы же знаете Оливье. Я знаю Оливье. Не делал он этого.
Оливье стрелял глазами то в одного, то в другого. Может быть, это спасение? Трещинка, пусть и самая узкая, через которую он сможет уйти.
— Расскажите мне, что случилось, — повторил Гамаш.
— Я уже рассказал.
— Еще раз.
Оливье глубоко вздохнул:
— Я оставил Хэвока закрывать дверь, а сам отправился в хижину. Пробыл там минут сорок пять, выпил чашку чая, а когда уходил, он захотел дать мне маленький кувшинчик. Но я забыл его взять. Я понял это, когда уже вернулся в деревню, и разозлился. Меня вывело из себя, что он все время обещал отдать мне это, — он ткнул пальцем в мешочек, — но дальше обещаний дело не шло. Только всякие мелочи.
— Этот кувшинчик был оценен в пятьдесят тысяч долларов. Он принадлежал Екатерине Великой.
— Но кувшинчик кувшинчиком, а эта штука — другое дело. — Он посмотрел на мешочек. — Когда я вернулся, Отшельник был мертв.
— Вы сказали нам, что мешочек исчез.
— Я солгал. Он был на месте.
— А семисвечник раньше вы видели?
Оливье кивнул:
— Он им все время пользовался.
— Для молитвы?
— Для освещения.
— Он тоже практически бесценный. Я полагаю, вы это знали.
— Вы хотите сказать, что поэтому я его и взял? Нет, я его взял, потому что на нем повсюду были отпечатки моих пальцев. Я брал его в руки сотни раз. Зажигал свечи, ставил новые.
— Опишите нам все это, — сказал Гамаш спокойным, рассудительным голосом.
Оливье заговорил, и перед их мысленным взором развернулась эта сцена. Оливье вернулся в хижину. Увидел, что дверь приоткрыта и через щель на крыльцо пробивается луч света. Оливье открыл дверь — и увидел Отшельника. И кровь. Оливье подошел, ошарашенный, и подобрал предмет, лежавший у руки Отшельника. И, увидев кровь — слишком поздно, — уронил его. Предмет отскочил под кровать, где его позднее нашла агент Лакост. Воо.
Еще Оливье увидел на полу семисвечник. Покрытый кровью.
Он бросился из комнаты на крыльцо, собрался бежать. Но остановился. Ужасная сцена. Человек, которого он знал, с которым успел сблизиться, умер насильственной смертью. А за его спиной был темный лес и петляющая по нему тропинка.
И кто между тем и другим, как в западне?
Оливье.
Он упал в кресло-качалку на крыльце, задумался. Спиной к жуткой сцене в хижине, мыслями устремляясь вперед.
Что делать дальше?
Оливье понимал, что проблема состоит в ездовых тропинках. Он уже несколько недель понимал это. С того времени, когда Жильберы неожиданно купили старый дом Хадли и еще более неожиданно надумали обновить тропинки.
— Теперь я понимаю, почему ты их так ненавидел, — тихо сказал Габри. — Мне казалось, что ты преувеличиваешь. А дело было не только в конкуренции с бистро и гостиницей, да?
— Дело было в тропинках. Я был испуган и злился на них за то, что они наняли Рора прочистить старые тропинки. Я знал, что он найдет хижину — и все кончится.
— И что вы сделали? — спросил Гамаш.
И Оливье рассказал им.
Он просидел на этом крыльце, погрузившись в размышления, целую вечность. Взвешивал все снова и снова. И наконец пришел к coup de grâce. [86] Решил, что Отшельник может оказать ему последнюю услугу. Он может погубить Марка Жильбера и остановить прочистку дорожек — раз и навсегда.
— Я погрузил тело в тачку и отвез в старый дом Хадли. Я знал, что, если там будет найдено еще одно тело, это уничтожит бизнес. Гостиницу, спа-салон и дорожки. Рор прекратит работы. Жильберы уедут. Дорожки снова зарастут.
— И что потом? — спросил Гамаш.
Оливье помедлил.
— И тогда я мог бы забрать из хижины то, что мне нужно. Все бы сложилось к лучшему.
Трое людей уставились на него. Ни один из них не смотрел с восхищением.
— Ах, Оливье, — проговорил Габри.
— А что еще я мог сделать? — воззвал Оливье к своему партнеру. — Я не мог допустить, чтобы они нашли хижину.
Как объяснить, насколько разумным, даже блестящим казалось такое решение в половине третьего ночи, в темноте, с мертвецом в десяти футах?
— Ты хоть понимаешь, как это выглядит? — прошептал Габри.
Оливье кивнул и опустил голову.
Габри обратился к старшему инспектору Гамашу:
— Он бы никогда этого не сделал, если бы убил этого человека. Ведь я правильно говорю? Ты бы тогда пытался скрыть убийство, а не афишировать его.
— И что дальше? — спросил Гамаш. Он не игнорировал Габри — просто не хотел, чтобы разговор уходил в сторону.
— Я оттащил тачку назад, взял две эти вещицы и ушел.
Они посмотрели на стол. Самые роковые предметы. И самые дорогие. Орудие убийства и мешочек.
— Я принес их сюда и спрятал в тайнике за камином.
— И не заглянули в мешочек? — снова спросил Гамаш.
— Я думал, у меня будет куча времени — полиция все внимание будет уделять дому Жильберов. Но когда на следующее утро Мирна нашла здесь тело, я чуть не умер от ужаса. Я не понимал, как это могло произойти. Поэтому я растопил камины, чтобы вы не стали искать в них улики. И потом бистро было все время в центре внимания. И я решил делать вид, что этих вещей просто не существует. Что ничего этого не было.
Он закончил — и наступило молчание.
Гамаш откинулся на спинку стула и несколько секунд смотрел на Оливье.
— Расскажите мне конец истории — той, что Отшельник рассказывал своими скульптурами.