— Это был Дени Фортен?
— Владелец галереи, который предлагает устроить выставку Кларе? Нет. Это был кто-то из Европы. Могу вам дать его координаты.
— Это будет полезно. Что представляла собой вторая скульптурка?
— Ничего особенного. Простенькая. Все на поверхности. Я был немного разочарован. Лес. Но если приглядеться, то увидишь ниточку людей, идущих под кронами.
— И среди них мальчик?
— Какой мальчик?
— Тот, что с горы.
— Нет, это была другая скульптура.
— Я это понимаю, — сказал Гамаш, спрашивая себя, ясно ли он выражается. — Но представляется вероятным, что Отшельник в каждой из своих скульптур вырезал одни и те же фигуры.
— Мальчика?
— И людей. Что-нибудь еще?
Оливье задумался. Было и еще что-то. Тень над деревьями. Что-то маячило за ними. Что-то поднималось. И Оливье знал, что это такое.
— Нет, ничего. Только лес и люди в нем. Дилер проявил большой интерес.
— Сколько вы за нее получили?
— Пятнадцать тысяч. — Он полагал, что Гамаш будет потрясен.
Но выражение лица Гамаша ничуть не изменилось, и Оливье поздравил себя с тем, что сказал правду. Было ясно, что старший инспектор и без Оливье знает ответ на этот вопрос. Говорить правду было сродни лотерее. Как и говорить ложь. Оливье давно пришел к выводу, что лучше смешивать одно с другим в равных пропорциях.
— Сколько скульптурок он изготовил?
— Я думал, что восемь, но теперь, когда вы показали мне эти, получается, что десять.
— И все те, что он вам дал, вы продали?
Оливье кивнул.
— Вы говорили, что он начал давать вам другие свои вещицы за еду. Куда вы их девали?
— Отвозил в магазин антиквариата на рю Нотр-Дам в Монреале. Но потом, поняв, что это ценные вещи, я нашел частных дилеров.
— Кого?
— Я давно с ними не контактировал. Нужно посмотреть в моих записях. Это люди из Торонто и Нью-Йорка. — Он откинулся на спинку стула и обвел глазами пустой зал. — Видимо, мне следует отпустить на сегодня Хэвока и остальных.
Гамаш хранил молчание.
— Как вы думаете, люди сюда вернутся?
Старший инспектор кивнул:
— Их расстроило то, что вы сделали.
— Я? Марк Жильбер поступил куда хуже. Будьте с ним осторожны. Он совсем не такой, каким кажется.
— И вы тоже, Оливье. Вы все время лгали. Возможно, вы лжете и теперь. Я сейчас задам вам один вопрос и прошу трижды подумать, прежде чем ответить.
Оливье кивнул и выпрямился.
— Был ли Отшельник чехом?
Оливье тут же открыл рот, но Гамаш быстро поднял руку, останавливая его:
— Я просил вас трижды подумать, прежде чем ответить. Взвесьте всё. Не могли ли вы ошибиться? Может быть, никакого акцента не было? — Гамаш внимательно смотрел на собеседника. — Может быть, он говорил с акцентом, но не чешским. Может быть, чешский акцент — это только ваше предположение. Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.
Оливье уставился на крупную неподвижную руку Гамаша, а когда она опустилась, перевел взгляд на его лицо.
— Тут ошибки быть не может. Я слышал немало чехов за последние годы — у меня друзья и соседи чехи. Он был чехом.
Это было сказано с большей определенностью, чем все, что говорил Оливье Гамашу с начала расследования. И все же Гамаш продолжал смотреть на этого стройного человека. Он разглядывал его рот, глаза, морщинки на лбу, цвет кожи. Наконец старший инспектор кивнул.
— Холодный вечер, — сказала Рут, плюхаясь на стул рядом с Гамашем и больно ударив его по коленке своей запачканной грязью тростью. — Извините, — сказала она и ударила его еще раз.
Она совершенно не обратила внимания ни на разговор между Гамашем и Оливье, в который вмешалась, ни на напряжение, возникшее между ними. Она перевела взгляд с одного на другого.
— Ну, хватит этой веселой болтовни. Вы можете поверить в то, что Оливье сделал с телом? Его идиотизм затмевает даже ваш собственный. Дает мне представление о бесконечности. Ощущение почти духовное. Сыр?
Она взяла последний кусочек сыра и потянулась за виски Гамаша, но он успел первым. Появилась Мирна, за ней Клара и Питер, которые рассказали всем о Дени Фортене. Все выразили Кларе сочувствие и сошлись на том, что она поступила правильно. Потом они пришли к выводу, что утром она должна позвонить Фортену и попросить прощения. Потом решили, что делать это все же не стоит.
— Я видела на лугу Розу, — сказала Клара, спеша сменить тему. — Она просто красавица в этом плащике.
Она удивилась, увидев на утке непромокаемый плащ, но потом решила, что Рут просто приучает Розу к ношению одежды.
Разговор неминуемо вернулся к Оливье и Отшельнику, мертвому и живому. Рут наклонилась и взяла Оливье за руку:
— Ничего страшного, дорогой, мы все знаем, что ты жадный. — Потом она посмотрела на Клару. — А ты бедная, а Питер мелочный, а наш Клузо, — она повернулась к Гамашу, — спесивый. А ты… — Она повернулась к Мирне, потом снова посмотрела на Оливье. — А кто это вообще? Она постоянно ошивается где-то поблизости.
— Ты отвратительная, выжившая из ума, пьяная старуха, — сказала Мирна.
— Я еще не пьяна.
Они допили заказанное и ушли, но прежде Рут передала Гамашу аккуратно сложенный и разглаженный по краям листок бумаги.
— Передай это тому пареньку, который вечно ходит за тобой следом.
Оливье смотрел из окна на Розу, которая неподвижно сидела на травке в ожидании Рут. А того, кого хотел увидеть Оливье, за окном не было.
* * *
Габри любопытнее всего было встретиться со святым. Винсентом Жильбером. Мирна побаивалась его, а в мире было не так уж много людей, которых она побаивалась. Старик Мюнден и Жена сказали, что его книга «Бытие» и его работа в Лапорте изменили их жизнь. И само собой разумеется, жизнь Шарли.
— Bonsoir, — нервно поздоровался Габри.
Он посмотрел на Винсента Жильбера. Воспитанный в католической вере, Габри провел бесконечные часы в церквях, где на витражных окнах были показаны мученические жизни и величественные смерти святых. Отойдя от церкви, он взял с собою одно: уверенность в том, что святые были хорошими ребятами.
— Что вы хотите? — спросил Марк Жильбер.
Он, его жена и мать стояли у дивана, образуя полукруг. Его отец, словно космический спутник, находился на отдаленной орбите. Габри ждал, что Винсент Жильбер успокоит сына, скажет, что гостя нужно встречать вежливо. Урезонит его.
Жильбер-старший молчал.
— Итак? — сказал Марк.