– Галюсь, я знаю, как он ее убил! Все гораздо проще! Все совсем просто…
Она придет! к ее устам Прижмусь устами я моими; Приют укромный будет нам Под сими вязами густыми!
Баратынский. «Ожидание»
В десять ноль-ноль мы были на допросе. Это оказался не просто допрос, а перекрестный допрос – нас выворачивали наизнанку оба – Леонид Максимович и капитан Коля Астахов. Одни и те же вопросы по несколько раз: о чем спрашивал Андрейченко, какие отношения связывали меня с Ларой, какие вопросы я задавала бармену и что мы увидели в комнате Валдиса.
Коля спросил также, каким образом мы попали в «Белую сову» – так как билетов туда простому смертному не достать, и какое отношение к Ларе имеет журналист Алексей Генрихович Добродеев. В этих вопросах не просматривалась система, мне казалось, они бьют наугад. А может, система имелась, но цивильному человеку вроде меня она была недоступна. С точки зрения моей женской логики смысла в вопросах было немного. Чувство, что мы все топчемся на месте и пропускаем нечто важное, не только не исчезло, а, наоборот, усилилось.
Кузнецова интересовало, знакомо ли нам имя Анатолий Владимирович Дронов, с кем из одноклассников я поддерживаю отношения и не звонил ли мне больше художник Андрейченко.
Я в свою очередь поинтересовалась, зачем бармен из «Белой совы» сунул мне адрес Валдиса. Я нисколько не сомневалась, что Коля уже вышел на этого бармена и тот раскоколся. Они не стали делать из этого тайны. Оказывается, Валдис знакомил одиноких женщин с интересными мужчинами, и его коллега принял меня за клиентку.
– Понятно. А Лару там видели в субботу?
– Выясняем, – туманно ответил Коля и тут же поинтересовался, не «вышла» ли я на соседей Лары Андрейченко и что новенького они мне сообщили. Я сказала, что не вышла, хотя подобная мысль меня посещала, но ведь они сами приказали мне не путаться у следствия под ногами… Капитан только хмыкнул. После вчерашней «утечки» тайн следствия в коридоре я не знала, что и думать – уж очень это смахивало на провокацию… В хорошем смысле слова, конечно. Капитан словно подталкивал меня к совершению противоправных действий, он как будто держал с кем-то пари – ввяжусь я в дело об убийстве или нет и что из этого выйдет. Астахов похвалил мою женскую интуицию, хотя он не из тех, кто разменивается на комплименты. Он как тот горнист из стихотворения Козьмы Пруткова, который, «подавая сигналы в рог, был справедлив, но строг». Они, конечно, профессионалы, кто бы спорил, но в то же время слишком… прямолинейны, слишком логичны, узколобы, что ли (ой, извините!), и на всякое событие смотрят с высоты своего оперативного опыта: а вот помню, было дело однажды… А у меня оперативного опыта, как вы понимаете, нет, не на того училась, и поэтому взгляд у меня незамыленный, свежий и непредвзятый, добавьте сюда нестандартную женскую логику, и вообще… Вдруг меня осенило, что я похожа на бигля в красном пальтишке из нью-йоркского аэропорта! Более чем странная ассоциация, скажете вы – каким, спрашивается, боком? Бигли – небольшие рыже-белые собачки с умненькими мордочками, а на пальтишке у них написано: «Сельхозбригада биглей», и они «вынюхивают» в пассажирском багаже запрещенные к ввозу сельхозпродукты. Вот мне и показалось, что капитан Коля запустил меня как бигля в багажный отсек и теперь с интересом и азартом наблюдает, потирая руки, что я там вынюхаю. Может, попроситься к ним нештатным детективом по кличке «Бигль»? Екатерина Бигль – агентесса номер ноль-ноль-ноль триста сорок восемь!
Я так задумалась, что не сразу осознала, что в кабинете стоит тишина и все с любопытством на меня смотрят.
Кое-что я, конечно, вынюхала – вот вам, получайте! Пользуйтесь моей добротой.
– Я знаю, почему убийца выключил свет в гостиной. То есть не выключил, а… И телевизор тоже.
* * *
А в Доме с химерами тем временем тоже происходили интересные события. В восемь утра позвонил Жабик и спросил, как прошла ночь.
– Не дождетесь, – ответил Глеб.
К десяти стали подтягиваться заговорщики. Пришел философ Федор Алексеев, привел с собой доктора исторических наук Евгения Гусева и юношу-студента Леню Лаптева; с небольшим опозданием явились актеры и еще двое типов из Общества охраны памятников. Виталий Вербицкий позвонил, что задерживается, но непременно будет. Как-то сразу так получилось, что лидером стал Евгений Гусев, которого тут же начали называть Историком. Он вкратце повторил все, что знал про дом, уверил, что ни в чем выдающемся ни семья Шоберов, ни дом с химерами замечены не были, но это тем не менее не повод для варварства. И так все меньше и меньше старины, а ведь строили на века, переживало войны и революции, а что теперь? Потолки падают на голову! Однодневки, предметы разового пользования. Ему, Евгению Гусеву, достоверно известно, что решение о сносе уже принято – заказчик торопится, обещает деньги в казну, а в городе, сами понимаете, денег нет. Как всегда, впрочем. Да и к ручкам прилипнет, не без того.
Они уселись на крыльце – похоже, это становилось традицией. Лёня и Жабик притащили с автобусной остановки раздолбанную скамейку и пару табуретов со «склада поломанной мебели».
– Нам нужно выработать стратегию и тактику, привлечь прессу, того же Лешу Добродеева, которого все знают, общественность, студентов, культработников, – говорил Евгений с интонациями закаленного трибуна. – Вместе мы сила. Через тернии к звездам! – Он потряс сжатым кулаком. – Пробьемся!
– А чего делать-то надо? – спросил Жабик. – Вооруженное восстание? У меня есть мелкашка.
– Правильно! – подхватил Лёня Лаптев. – Возьмем мэрию, потом…
– Лёня, философ работает головой, – заметил воспитаннику Федор Алексеев, странно молчаливый. – Думать нужно головой, а потом действовать другими частями тела.
– Привлечь эзотериков! У нас есть клуб! И тэвэ!
– Жителей района!
– Спелеологов!
– Найти спонсоров!
– Обыскать дом и найти магнитофон с Голосом!
Они были как дети, играющие в новую игру. С горящими глазами, возбужденные, радостные от необычности затеянного и желания творить благо. Люди, как правило, рождаются добрыми, а потом жизнь, обстоятельства и другие люди загоняют доброту глубоко внутрь, и она сидит там, как в тюрьме, а они тем временем творят непотребное…
Глеб не принимал участия в обсуждении планов спасения, сидел в стороне, рассеянно смотрел в сад. Он даже не слышал, о чем они говорили. Чувство близких перемен, охватившее его пару дней назад, исчезло напрочь, сменившись апатией. Он уже жалел, что вернулся. Начинать с нуля в его возрасте несолидно, а в Берлине хоть ребята знакомые и всегда взяли бы обратно. Потянуло домой, время собирать камни, ностальгия, тоска по родине… И что в итоге?
Ляля Бо наклонилась к нему, коснулась губами щеки:
– Что с тобой, Глебушка? Привидения достали? Ушел бы ты отсюда, право слово!