– наконец, в XVIII веке английский баронет сэр Уильямс, один из совладельцев Ост-Индской компании, задохнулся оттого, что рот его был забит травой. Там тоже присутствовала надпись, и, как нетрудно догадаться, написано было: «трава».
«Палка», «камень», «веревка», «трава», – что-то все эти слова мне напомнили. И вдруг в одном старинном немецком фолианте я наткнулся именно на них: «Stock», «Stein», «Strick», «Gras». Там было и еще одно слово – «Grein», что означает «страдание».
S. S. S. G. G. – эти пять букв когда-то вселяли ужас в сердца даже самых влиятельных особ Европы, ибо слова «палка», «камень», «веревка», «трава», «страдание» были девизом Тайного Суда – одного из самых скрытных и беспощадных сообществ. Если этим судом был вынесен приговор, то, сколь бы высокое положение ни занимал приговоренный, он уже не мог избежать назначенной кары, и даже власти были бессильны ему помочь.
Считается, впрочем, что еще в XVIII веке Тайный Суд прекратил свое существование. Однако приведенные мною факты, относящиеся уже к веку XIX, а также недавние события заставляют в этом усомниться.
Тайный Суд существует и поныне, в том я не сомневаюсь! Существует, выносит свои приговоры – и нет от них спасения. И не приведи Господь, если кто-нибудь нынче увидит начертанное на стене или где-либо одно из этих слов!..
Нарком машинально обвел взором стены своего кабинета, отметил, что нет на них ничего такого, и, хотя почувствовал некоторое облегчение, все же обругал себя за дурость: еще бы не хватало, чтобы здесь, в его лубянском кабинете, какая-нибудь сволочь стены поганила!
Но, перечитав последний абзац, вдруг поверил, прочно поверил во все! И уже не чувствовал себя даже в этих стенах в полной безопасности.
Что там, однако, Призрак еще накропал?..
…История показывает, что действиям Тайного Суда до сих пор не могла противоборствовать ни одна властная структура. Хотя такие меры и неоднократно предпринимались, все они не привели ни к чему, ибо этот Суд опирается на свои многочисленные отделения, находящиеся в разных странах, и, подобно гидре, может отращивать новые головы взамен отрубленных. Кроме того, он везде имеет своих соглядатаев, уверен, что таковые служат и в НКВД…
Черт!.. Никогда прежде истина эта, которую сам же всем вталдыкивал – что, мол, повсюду враги, – не проникала в него вот так вот, до самой селезенки. Народный комиссар, в общем-то не испытывавший серьезных неудобств от своего невысокого роста, тут вдруг почувствовал себя совсем букашечно-крохотным. Неуютно, ох как неуютно отчего-то внезапно стало ему в этом огромном кабинете. И почему, почему, черт возьми, все время запотевают эти очки?! Мыслишка скользнула совсем не к месту: может, пенсне завести, как у менгрельца у этого говнистого, у Лаврентия?.. [4]
Николай Иванович снова протер очки и вцепился в следующую фразу:
Но при учете особого, герметического, я бы сказал, положения СССР, а также при учете огромной, несмотря ни на что, силы вашего ведомства, думаю, сегодня все-таки возможно…
Дочитав, нарком некоторое время сидел в глубокой задумчивости, осмысливая то, что насоветовал дошлый Призрак.
Ох, зыбкое какое-то было дело, словно в болотную топь ступать… Одним стальным беспощадным ударом ликвидировать этот вражеский Суд, как троцкистскую нечисть?.. Но – поди ж! Прежде-то обо всем доложить Самому надобно. А что Самому придет на ум – кому это, кроме него же, Самого, ведомо? Вот возьмет да и узрит в этом сраном Суде какой-нибудь новый орден меченосцев, да и возрешит, как уже не раз возрешал, очередную «кадровую смену» произвести – и чьи, а, тогда головушки посыплются?
Вестимо чьи!
Нет, спешить с докладом никак не должно, тут уж не про ордена думать, а про нее, про головушку, про единственную про свою…
Выкинуть бы к чертям собачьим эту записку Призракову, будто не было ее, и не предпринимать ни шиша!.. Да нельзя: вдруг сведения по этому, растудыть его, Тайному Суду просочатся с какого-нибудь другого боку и дойдут до Самого. И выйдет с его, народного комиссара, стороны чистый саботаж, со всеми вытекающими. А за саботаж у нас что? Правильно…
Нет, вовсе бездействовать нельзя. И действовать тоже стрёмно. И как же тогда быть?..
«А что, если мы – вот так?» – подумал нарком после немалого умственного напряжения.
И, довольный принятым решением, он снял трубку:
– Маша, Чужака ко мне.
* * *
С изрядной подпалиной в мозгах выходил Чужак из наркомовского кабинета. Ни фига себе! Таки существует этот Суд Тайный, не примерещился! Да еще, гляди ж ты, Призрак какой-то нарисовался! Вначале думал – уж теперь-то Николай Иванович землю рыть прикажет на десять глубин, раз такая нечисть под боком у советской власти завелась. Рвение выказывая, он уж писульку этого Призрака – он ее и так, и сяк, и под лупу глядел, и ногтем ковырял, и нюхом нюхал, только что на зуб не пробовал. И унюхал кой-что! Пахла бумага больно уж приятственно – не «Тройным» одеколоном, поди, не «Шипром» даже, а тонким чем-то, как от знатных кавалеров и дамочек пахивало при царе Николашке.
Хотел уж своим открытием поделиться с народным комиссаром – да тут же язык-то и прикусил. Ибо вдруг уразумел, жилкой своей угадал: вовсе не рвения и не сметки ждет от него Николай Иванович, а напротив – чтоб не проявлял ни того, ни другого. Туманно говорил на этот раз товарищ народный комиссар, подлинных мыслей своих не раскрывал, а то, что Чужак сумел выловить из его слов, было вот что: людей-то своих на розыск членов шайки «Тайный Суд» направить, но ничего по сути дела им не разъясняя (ввиду, понятно, особой секретности операции), и никаких конкретных заданий им покуда не давать. В общем, решетом воду ловить. И людей, как намекнул Николай Иванович, поставить покамест на это дело, которые поплоше, каких особенно не жаль.
– Ясно, Чужак?
Ясно-то оно ясно: лопухов в отделе пруд пруди, пару-тройку под это дело списать – наркомату будет только облегчение. Можно их и к ордену потом. Посмертно.
А вообще – мрак и зыбь. Ох, не поскользнуться б!
– Так точно, ясно, товарищ народный комиссар!
* * *
– Лейтенант государственной безопасности Негорюев, по вашему приказанию!
– Сержант Непомирайко, по вашему…
Судя по рожам – то, что надо: оба лопухи преизрядные. И постукивают, кажись, на него, на Чужака. И фамилии как нельзя подходящие (для некрологов).
– Ко всем один вопрос. Отвечать не задумываясь. Кто такой Людвиг Фейербах? (На политучебе лектор давеча как раз поминал такого. Хрен его уже упомнит, что за перец, но для тумана сойдет.)
– Эта-а…
– Троцкист!
– Точно! Сидит в шестой камере, вчера начал давать признательные.