Ананас был совсем рядом. Сестра Цицилия потянулась изо всех сил, вцепилась в него обеими руками и, потеряв опору, повисла в воздухе. Тишина наступила такая, что было слышно, как на пол оседает мишура.
Вдруг ананас сорвался и вместе с Цицилией, не желавшей выпускать колючее счастье из своих рук, полетел вниз. Чтобы не повредить эту диковину, она летела спиной вниз, держа ананас на вытянутых руках.
Упала она на какой-то штырь, торчавший из цементного пола, изо рта у нее вырвался слабый писк, тут же смятый фонтанчиком хлынувшей крови, руки выпустили ананас. Ударившись об пол, он раскололся на две половинки и источил заморский аромат.
– Дайте мне, умоляю, дайте мне его! – выдавила из себя сестра Цицилия, протягивая руки к половинкам фрукта.
Ей подали половинку ананаса, и она жадно впилась зубами в золотистую массу.
– Ну как?! Как?! Каков он, скажи! – послышалось со всех сторон шуршание.
– Он… – произнесла Цицилия. – Он – божественен!
– Она счастлива! Посмотрите на нее, она счастлива! – воскликнули кикиморки, сидевшие на скамьях.
– Да, я счастлива… – проговорила сестра Цицилия и в тот же миг испустила дух.
– Она счастлива, она счастлива! – взвыл зал. – Счастье! Да здравствует счастье!
– Именно! Именно так, дети мои! – прозвучал голос, подобный скрипу мельничного жернова. – Она счастлива, истинно счастлива! Ибо истинное счастье приходит к нам лишь один раз в жизни, иначе это будет уже не подлинное счастье, а скучная, приевшаяся повседневность! Ежеминутно дарить человеку счастье – значит, лишать его того мгновения, когда он в состоянии в полной мере это счастье испытать.
– Истину говорит, истину говорит, дети мои! – взвизгнул свинорылый король. – Счастье – это миг, самый вожделенный миг в жизни! Возгласим же этот миг счастья всею силою наших измученных голосов!
– Счастья! Желаем счастья! Да здравствует счастье! – взорвался хор рычащих, визжащих, скрипящих, воющих голосов.
Но тут свинорылый поднял кверху палец, похожий на сардельку, и произнес:
– Однако, дети мои, счастье – это не медный грош, который всякий может подобрать. Счастье надо заслужить, заработать! Откуда, по-вашему, взялся ананас для усопшей в счастии сестры Цицилии? Откуда взялся этот вожделенный заморский фрукт? Он прибыл к нам из далекой Эфиопии. Туда надо было снарядить корабль, собрать команду, прикопить ихних эфиопских тугриков, или что у них там в ходу. Вот почему мы все должны работать в поте лица – и тогда каждому из нас последний миг принесет это долгожданное счастье. Вот ты, брат Серафим, – обратился он к крохотному человечку с лицом, изъеденным язвами, – чем ты занимался всю свою многотрудную жизнь?
– Милостыню просил, – проскрипел уродец сифилитическим голосом.
– А если не подавали?
– Глотки резал, – без тени смущения признался брат Серафим. – Откладывал по копеечке.
– И много ли копеечек отложил?
– Сундучок. А сколько там, в сундучке, покамест не считал – все равно, видать, мало покамест.
– Но ведь ты не просто откладывал по копеечке, брат Серафим? Тебе нужно было нечто большее, чем эти копеечки. Тебе, как всем на этой земле, нужно было счастье!
– Да – но… – развел руками бесхитростный убийца. – Счастье – оно, видать, только там, на небесах…
– И какое же такое счастье ты углядел там, на небесах?
– «Рено»! – выдохнул брат Серафим, и даже язвы, казалось, на миг исчезли с его лица. – Автомобиль «рено»! Когда меня прокатили на нем, я понял, что ради этого стоит жить! Я перерезал глотку его хозяину, но сам так и не сумел стронуться с места: видимо, не мое было счастье…
– Не твое, говоришь? – проскрипел помойный император. – Ошибаешься, брат Серафим. Счастье – у каждого свое. И каждый его заслуживает. Ну-ка, сколько там в твоем сундучке?
Сразу откуда-то возник сундучок, кикиморки распахнули его и начали пересчитывать мелочь. Наконец одна из них сказала:
– Двадцать три тысячи сто десять рублей и сорок пять копеек.
– А «рено» твой сколько стоит? – спросил свинорылый.
– Шестьдесят пять тысяч рублей. Только жить мне всего-то осталось…
– Жить тебе осталось, брат Серафим, столько же, сколько и всем нам – до обретения счастья. – С этими словами свинорылый швырнул в сундучок пухлый мешок с монетами. – Теперь тут ровно шестьдесят пять тысяч рублей, – подытожил он. – То, за что ты бы еще лет двадцать резал глотки. А теперь… – пальцем-сарделькой он поманил к себе человек двадцать уродцев, одетых в рубища, – теперь мы уносим этот переполненный слезами, кровью, человеческими страданиями сундук. – Уродцы поспешно выполнили его приказание. – И вместо него у нас появляется…
Похоронный оркестр инвалидов вразлад исполнил туш, и под эту музыку исчезнувшие было уродцы выкатили нечто блистающее никелем и светящееся разноцветными огнями. Свинорылый изрек:
– …и вместо него у нас появляется новейшее творение завода «Рено», подобный тому, который на всю Москву имелся только у пролетарского поэта Маяковского. Поэт Маяковский тоже немало заплатил за это свое счастье – ругал монахинь, славил убийц, и вот в конце концов заслужил это чудо техники. Но поверь, брат Серафим, ты заслужил его ничуть не в меньшей степени. Говорят, в этом волшебном деянии человеческих рук спрятано целых двадцать лошадей!
– Где?! Где?! – залепетали уродцы, пытаясь ковырнуть грязными пальцами сверкающий металл.
– Руки прочь от чужого счастья! – прикрикнул на них свинорылый монарх. – Ваше счастье еще впереди!
Уродцы рассыпались в разные стороны и теперь лишь попискивали от восторга.
– А ты, брат Серафим, – сказал монарх, – садись на это великолепное сиденье, бери в руки этот великолепный руль и исполни наконец то, во имя чего ты перерезал столько глоток. Ну, не робей! Это теперь – твое!
Снова грянул туш. Не в силах произнести ни слова, брат Серафим, отерев грязные руки о не менее грязное рубище, аккуратно приоткрыл дверцу, уселся за руль и тихим шепотом произнес одно слово:
– Счастье…
– Счастье! Счастье! Посмотрите, он счастлив! – взорвался хор голосов. – Давай, брат Серафим! Ну, давай же, покажи, как ты счастлив!
– Посмотри, какие у всех глаза, – шепнула Катя Юрию. – Безумные!
Юрий кивнул:
– Их чем-то опоили, настоем мухомора, наверно.
Человечек тем временем уселся за руль и вдруг в один миг преобразился: теперь это был уродец, преисполненный счастья. Он нажал на клаксон автомобиля, тот пропел канкан; затем бережно надавил на педаль, и «рено» описал неторопливый круг по притихшему залу. Вдруг раздался визгливый женский голос:
– Серафим! Серафимушка! Возьми и меня с собой! – Это крикнула одна из кикиморок с такими же, как у Серафима, сифилитическими струпьями на лице.