– Вот шустрый мужик! – Рерик усмехнулся. – Ита, ты смотри, много ему не позволяй. Если начнет руками лезть, сразу скажи мне – я ему ноги поотрываю.
– Ноги-то здесь при чем? – фыркнула Регина, и все снова покатились от хохота.
– Асвальд, сходи, посмотри, на месте Катла? – Рерик кивнул хирдману на дверь, и тот скрылся внутри.
– Она здесь, только спит, – доложил тот, вернувшись. – И служанка с ней, тоже спит.
– Устали, надо думать, весь день по домам ходили, – сочувственно кивнула Рагенфредис.
– Ну, пойдем, тихонько положим деньги и скажем служанке, что это от графини, – предложила Рейнельда.
– Пойдем. – Рерик взял у Эгиля оба кошеля. – А вы все здесь подождите, а то ржете, как свиньи, разбудите женщину.
И все опять захохотали, хотя чего, собственно, смешного он сказал?
Крепко держа Рейнельду за руку, Рерик первым вошел в госпиций. Тот представлял собой обычный в северных странах «длинный дом» с земляным полом, тремя очагами посередине и высокими лежанками по сторонам. Прямо на этих же лежанках постояльцы сидели, перекусывали чем боги послали, болтали, обменивались своими приключениями, чинили одежонку. Чадили очаги, в которых горело то по горсточке торфа, то кучка деревянных обломков и всякого мусора, собранного у моря. Пахло соответственно – дымом, прелым тряпьем, влажной шерстью и кожей, немытыми телами и подгорелой кашей. Рейнельда прикрывала нос краем капюшона и думала, что только от особенно большого благочестия состоятельная женщина предпочитает жить здесь, хотя может воспользоваться гостеприимством графов.
Завидев хорошо одетую пару, бродяги оживились – за последние дни они привыкли, что состоятельные люди зачастили в госпиций раздавать милостыню. Из-за этого нищие благословляли Катлу и даже твердили, что она-де наверняка святая. Вот и теперь бродяги толпой бросились к Рерику и Рейнельде, а один, мыча что-то – очевидно, немой – даже кинулся им в ноги и стал хватать за подолы, так что Рерику пришлось стукнуть его ножнами меча по немытой голове.
Для Катлы, как для богатой и знатной путешественницы, выделили дальний конец дома, отгородив его от основного помещения занавеской из бычьей шкуры. Заглянув туда, Рерик и Рейнельда увидели лежанку, более чистую, чем все прочие – одеяла и простыни Катла привезла с собой. Сама путешественница спала, сняв только башмаки и укрывшись плащом, а служанка прикорнула рядом, сидя на приступке и положив голову на плащ.
– Жалко будить, – шепнула Рейнельда. – Вон как обе устали – едва хватило сил башмаки снять.
Рерик бесшумно шагнул за занавеску. Тут же, на приступке, стоял кувшин – один из тех, какие из Фризии развозили по всем окрестным странам: черный, с красивыми белыми узорами в виде крестов, выложенных из тончайших листов олова. Наклонившись и принюхавшись, Рерик без труда различил знакомый запах выдержанного красного вина.
– Вот почему они среди дня заснули, – усмехнулся он. – Видно, причаща… силы подкрепляли после благочестивых трудов. Не надо их будить, и так, видно, голова разболится.
– Давай просто положим где-нибудь, – шепнула Рейнельда. – Только надо спрятать получше, а то кто-нибудь из этих, – она кивнула в сторону занавески, – к рукам приберет.
Рерик молча кивнул и осторожно приподнял подушку, собираясь засунуть под нее оба кошеля. Из-под подушки торчал краешек кожаного мешка. Сквозь кожу прощупывались плоские кружочки – монеты. Видимо, это был остаток серебра, которое Катла не успела раздать.
– Сюда и положим, – шепнул Рерик, обернувшись. – Подержи-ка.
Он передал невесте оба кошеля, а сам ловко вытащил мешок из-под подушки, придерживая его, чтобы серебро не звякнуло. Знаками показав, что нужно делать, он развязал шнурок. Внутри были те самые монеты – крупные, с непонятными значками, о которых говорил Хедин. Рерик вспомнил, что так и не поговорил с Катлой о происхождении этих монет. Ладно, еще успеется. Рейнельда осторожно пересыпала серебро из обоих кошелей в мешок. Потом Рерик покрепче завязал вдвое потяжелевший мешок и уложил его назад под подушку. Катла не шелохнулась, хотя теперь голова ее лежала заметно выше. Рерик наклонился к ее лицу – запах вина был довольно ощутим. Бедная женщина, как устала! Он усмехнулся, взял Рейнельду за руку и вышел.
Тем же вечером, когда все уже рассаживались за столы для ужина, в гридницу буквально ворвался отец Хериберт. По его взбудораженному виду сразу стало ясно – что-то случилось.
– Чудо, чудо Господне! – с ликованием кричал он, от волнения сильно дергая головой и беспрестанно мигая левым глазом. – Чудо! Что случилось, дети мои, послушайте!
– Что случилось?
– Что с тобой, святой отец?
– Какое чудо? Где?
– В госпиции! – Хериберт остановился перед Харальдом и Рериком, благоговейно потрясая перед собой разведенными ладонями, будто пушистое, хрупкое чудо лежало между ними. – У той благочестивой женщины… Катлы, дочери Гудбранда… Она… Все утро она и еще две благочестивые женщины раздавали серебро бедным… Потом она вернулась в госпиций отдохнуть… Она раздала половину тех денег, что привезла с собой. У нее в мешке оставалось ровно два фунта в восточном серебре, в скиллингах. Чуть менее четырех марок, как она мне сказала. И она легла отдохнуть… И заснула…
От волнения и бега почтенный аббат едва мог говорить. Рерик уже понял, что случилось, и бросил быстрый взгляд Рейнельде, сидевшей возле Теодрады. Она тоже посмотрела на него огромными восхищенными глазами, и Рерик мгновенно сделал ей быстрый знак: молчи!
– А когда она проснулась и хотела пересчитать серебро, то обнаружила мешок снова полным! – с ликованием продолжал отец Хериберт. – Там стало ровно вдвое больше, чем было, вернулось само собой все, что она успела раздать! Не вернулись только четыре денария, которые она и те женщины потратили на вино для подкрепления сил – это они истратили на себя, но то, что они раздали бедным, Господь восполнил, чтобы они снова могли продолжать свое благочестивое занятие! За труды ее и благие намерения Господь вернул ей деньги! Ибо Он всемогущ и, имея все, не нуждается ни в чем. И все, что во имя Его раздается на нужды бедных и рабов Его верующими в Него, возместит Он в царствии небесном. И по этому знаку от Господа я заверил ее, что мать ее, добрая христианка Фридеборг, спасена Господом! Наставленные чудом сим, не бойтесь раздавать свое добро во имя Христа, зная, что Господь воздаст тебе это на небесах!
Поднялся шум – все говорили разом, восхищаясь чудесным происшествием, благочестием Катлы и милостью Господа, не оставившего без внимания и награды ее труды. А Рерик устремил заклинающий взор на Теодраду, умоляюще сложив руки – со стороны можно было подумать, что он молится, благодаря Бога за дарованное чудо. Теодрада, с растерянным и радостным лицом, встретила его взгляд и вначале не поняла, в чем дело. Утомленная всеми предсвадебными хлопотами, она не связала в уме чудесное возвращение истраченного Катлой серебра с теми деньгами, которые сама через Рерика отослала в госпиций. Она уже почти забыла об этом. Но, увидев лицо Рерика, а потом раскрасневшееся, сияющее и умоляющее лицо Рейнельды, Теодрада все поняла и невольно прижала пальцы к губам. Рейнельда, сидевшая почти рядом, наклонилась к ней и под прикрытием общего шума зашептала что-то; Теодрада опустила голову, прижала ладони к вискам, потом закрыла лицо руками. Она глянула на ликующего, возбужденного отца Хериберта, от которого буквально исходило сияние, набрала в грудь воздуха, потом выдохнула и ненадолго прикрыла глаза.