И его помощники двадцать минут искали кота, чтобы привязать его.
Некоторое время спустя кот умер.
Новый гуру велел завести нового кота, чтобы было кого привязывать.
— Мне надоело! — пожаловался я.
— Что, Демиан?
— Что мне лгут! Мне надоело, что мне лгут!
— А почему тебя так злит ложь? — Словно я жаловался, что дождь мокрый…
— Как это почему? Потому что это ужасно! Меня раздражают те, кто меня обманывает, надувает, впутывает меня в свои интриги.
— Тебя впутывают? Как им это удается?
— Лгут. Вот что они делают.
— Но этого недостаточно, Демиан. Они могли бы лгать много дней подряд, а ты бы только веселился, слушая их истории…
— Но меня можно обмануть, Хорхе. Я доверчив, я им верю… Любой идиот приходит со своими глупыми выдумками, а я ему верю. Я дурак!
— А почему ты им веришь?
— Потому., потому… Не знаю, какого черта я им верю. Сукины дети! — закричал я. — Не знаю… Не знаю…
Толстяк некоторое время наблюдал за мной, потом добавил:
— Ты же понимаешь, что лучше бы не злиться. Но сейчас, раз ты уже в таком состоянии, самое верное — поддаться этой злости и сделать что-нибудь, чтобы ее побороть.
Я знал, что имеет в виду Толстяк.
По мнению Хорхе, злость, любовь или горе — это только «батарейки» для тела; что чувство — это энергия, предшествующая движению; что эмоция ничего не стоит без действия; что попытка выключить эмоции ведет к помешательству, растерянности, распаду личности.
А я как раз этим и занимался, пытаясь сдержать выброс эмоций, к которому подталкивала меня сложившаяся ситуация.
Мой психотерапевт сел на пол, подвинул огромную подушку и поставил ее перед собой. Не говоря ни слова, он похлопал ладонью по подушке, приглашая меня поработать.
Я знал, какое задание предлагал мне выполнить Хорхе. Молча я сел по другую сторону подушки и начал бить по ней кулаками.
Все сильнее.
Все сильнее.
Все сильнее.
Я бил… и бил… и бил…
Потом кричал.
И ругался.
И снова бил.
И бил…
И бил…
Пока не рухнул в изнеможении, тяжело дыша…
Толстяк подождал, пока у меня не восстановилось дыхание, затем положил мне руку на плечо и спросил:
— Тебе лучше?
— Нет, — сказал я. — Может быть, легче, но не лучше.
— Это субъективное мнение, — не раздумывая возразил Хорхе. — Я думаю, что всегда лучше сбросить груз с души.
Я прислонился к его груди и некоторое время слушал, как он пытается приободрить меня.
— Расскажешь, что с тобой случилось?
— Нет, Толстяк, нет. Сам случай не имеет значения. Сейчас, по крайней мере, я мыслю достаточно здраво, чтобы самому разобраться в нем. Мне просто нужно знать, что со мной такое. Эта тема слишком выводит меня из себя.
— Хорошо, но нужно же с чего-то начать. Поэтому постарайся хотя бы кратко обрисовать суть проблемы.
Я сел поудобнее на полу, пошмыгал носом и сделал первую попытку:
— Дело в том, что когда я…
Толстяк не дал мне продолжить:
— Нет, нет и нет. Изложи все, как в телеграмме. Как будто каждое слово стоит целое состояние. Давай!
Я задумался.
— Меня раздражает, когда мне лгут, — сказал я наконец.
Я был удовлетворен.
Именно это я и хотел сказать.
Пять слов.
Это был действительно телеграфный стиль.
Я посмотрел на Толстяка.
…Молчание.
Я решил сделать еще одну инвестицию, пойти на дополнительные расходы, чтобы придать больше реализма моей фразе:
— Меня очень-очень раздражает, когда мне лгут! Именно так!
Толстяк улыбнулся, у него на лице появилось это выражение все понимающего дедушки, которое часто появлялось у Хорхе и которое я иногда интерпретировал как «какой ты еще глупый мальчик», а иногда как крепкое объятие, означавшее «я с тобой» или «все хорошо».
— Меня раздражает! — подтвердил я.
— Когда тебе лгут, — закончил Хорхе.
— Когда мне лгут! — сказал я.
— Когда ТЕБЕ лгут, — подчеркнул он.
— Когда МНЕ лгут. — Я не мог понять, куда он клонит. — Над чем ты смеешься? — спросил я наконец.
— Я не смеюсь, а улыбаюсь.
— Что происходит? Я ничего не понимаю.
— Я знаю, на каком этапе ты остановился. И не по книгам. А на собственном опыте. Ведь я сам простоял на этом уровне большую часть своей жизни… Я улыбаюсь, потому что ты мне симпатичен, потому что я узнаю в тебе себя тех времен, потому что я точно так же относился к этой проблеме…
— Нет, Толстяк, это мне не поможет. Мне недостаточно знать, что и ты через это прошел. Меня не утешает мысль о том, что я стою на самой многолюдной улице планеты. Сегодня мне этого недостаточно.
Толстяк сидел с лицом довольного Будды.
— Я знаю. Я знаю, что тебе этого недостаточно. Но разве ты уже уходишь?
— Нет, не ухожу!
— Отлично, тогда успокойся. Ты просто хотел узнать, почему я улыбаюсь, а я попытался тебе это объяснить. Вот и все.
Хорхе вернулся в свое кресло.
— Тебя раздражает, когда тебе лгут.
— Да.
— А как ты понимаешь, что тебе лгут?
— Как я понимаю, что мне лгут? Мне что-нибудь говорят, а я рано или поздно узнаю, что это неправда.
— А-а. Но ты путаешь два понятия: «говорить правду» и «не лгать».
— Разве это не одно и то же?
— Вовсе нет!
Туг формально-логический ход моих мыслей разбился о гранитную стену… Единственное, что меня утешало, — это то, что, если неразбериха, как говорил всегда Хорхе, является входной дверью в полную ясность, я должен был находиться на пороге высшего знания, потому что не понимал абсолютно ничего.
— Ясно! — начал Хорхе.
— Ясно для тебя! — вмешался я.
Толстяк от души рассмеялся и продолжал:
— Говоришь ты правду или нет, совсем не зависит от того факта, что ты лжешь.
Приведу тебе пример.
Много лет назад, когда в мире появился детектор лжи, все адвокаты и ученые, изучающие поведение человека, пришли в восторг. Потому что в основу действия аппарата положен принцип работы ряда датчиков, фиксирующих физиологические отклонения в организме, а именно: потоотделение, сокращение мышц, изменения пульса, дрожь и бегающие глаза, — наблюдающиеся у любого человека, когда он лжет.